Дэвид Ремник - Могила Ленина. Последние дни советской империи

Это стариковское ворчание Солженицына мне показалось таким же малосущественным, как закоснелые воззрения Толстого на женщин и половые отношения, высказанные в “Крейцеровой сонате”. Куда важнее было то, что ультраправых фанатиков, монархистов и чернорубашечников, антисемитов из “Памяти” солженицынское эссе глубоко разочаровало. Они ожидали найти в нем рассуждения в пользу авторитаризма, а нашли своеобразную, но все же явную поддержку демократии и частной собственности. А кроме того — призыв к разделу их обожаемой империи.

В эссе было много серьезных ошибок и недочетов. Солженицын не понимал, до какой степени украинцы уверовали в свою самодостаточность, как они нуждались в собственном государстве со столицей в Киеве, а не в Москве. И, как всегда, Солженицын сам усложнял себе задачу, срываясь на крик, раздувая величие своего замысла. На мечте о едином славянском государстве он настаивал так усиленно, что за ней терялось важное замечание, присутствующее в тексте: разумеется, только сами украинцы должны решить, хотят ли они быть вместе с Россией.

Любопытнее всего оказался, однако, отзыв самого Горбачева. Через несколько дней после публикации “Как нам обустроить Россию” один из членов Верховного Совета попросил президента высказаться. (Это подумать только: генеральный секретарь перед парламентом отвечает Солженицыну!) В полной тишине Горбачев сказал: он прочитал эссе дважды и испытал “смешанные” чувства. Мысли Солженицына “о будущем государства”, по словам генсека, были далеки от реальности, не учитывали контекста развития страны и носили деструктивный характер. “Но в статье этого, без сомнения, великого писателя есть интересные мысли”. Тот еще комплимент! После этого Горбачев решил несколько подправить образ Солженицына, вернувшись к расхожим стереотипам о его взглядах. “Он весь в прошлом, старая Россия, монархия, — сказал Горбачев. — Для меня это неприемлемо”. Генсек привычно прибег к демагогии, чтобы выставить себя единственным демократом современного типа.

15 октября Горбачеву присудили Нобелевскую премию мира.

16 октября, после того как руководители КГБ, МВД, армии и ВПК ясно дали понять Горбачеву, что не потерпят радикальной реорганизации в сфере политики и экономики, генсек отказался от программы “500 дней”. Горбачев спасовал перед людьми, чье благополучие погубили бы реформы. После этого всем стало ясно, что Горбачев начал дрейфовать вправо. Скоро он избавится от всех реформаторов в своей команде и начнет с улыбочкой говорить о “так называемых демократах”. Он будет смотреть сквозь пальцы на то, как его оппоненты примеряются к захвату власти. Горбачев был совершенно уверен, что он один продолжает обеспечивать ход реформ. Но контрреволюция, начавшаяся с удара топором, шла ускоренным темпом.

“Отказавшись от программы «500 дней», Михаил Сергеевич отказался и от последнего шанса на цивилизованный переход к новому строю, — сказал мне Александр Яковлев. — Это, вероятно, была самая худшая, самая опасная его ошибка, потому что за ней последовала настоящая война”.

Утром 20 декабря 1990 года Эдуард Шеварднадзе подал в отставку с поста министра иностранных дел. В это время я был в Риге: мне хотелось разобраться в очередной грязной кампании, направленной против балтийских движений за независимость. Происходили взрывы возле памятников и мемориалов. Армия и КГБ вполне могли обвинить в этом “радикалов”, что дало бы повод применить “чрезвычайные меры” для “восстановления стабильности”. Все необходимые формулы в лексиконе имелись. Почему нет? Всего и дел: снять с полки методичку и посмотреть нужную статью: “Путч, см. Прага 1968, Будапешт 1956 и т. д.”. Сценарий был давно готов. Требовался только документально зафиксированный предлог.

Шеварднадзе лучше многих понимал, что происходит. Уже несколько месяцев его пыталось дурачить Министерство обороны, дискредитировать его в глазах Запада своими маневрами в Прибалтике и сорвать переговоры о разоружении, передислоцировав танки и ракеты так, чтобы это засекли американские спутники, после чего Запад обвинил бы Москву в вероломстве. Шеварднадзе и Яковлев не раз наблюдали, как серые сиамские близнецы — председатель Верховного Совета Лукьянов и председатель КГБ Крючков — “окучивали” Горбачева на заседаниях политбюро. Они убеждали генсека, что “так называемые” демократы и лидеры балтийских движений за независимость того и гляди устроят вооруженные восстания в Вильнюсе, Риге, Таллине и Тбилиси, а затем двинутся и на Кремль. А Горбачев внимательно слушал, важно кивал головой. Этим людям он доверял: это были партийцы, он знал их много лет. Конечно, они были консервативнее, чем он, но говорили с ним на одном языке, на языке партии. И знали, что такое дисциплина.