Дэвид Ремник - Могила Ленина. Последние дни советской империи

Молодые люди, вышедшие 1 мая на Красную площадь, изменились не только в интеллектуальном отношении. Многие из них были обычными людьми, если только их жизни — жизнь рабочего, студента или лифтера — можно было считать обычной. Хотя интеллектуалы, их статьи и книги наилучшим образом отобразили то время, феномен перестройки также был связан с реабилитацией бессознательного, с освобождением “Оно” — инстинктивных влечений, подчиненных принципу удовольствия. Это было Оно секса, самовыражения, рок-н-ролла, материальных потребностей и даже самых низменных влечений, Оно желтых публикаций о кровавом прошлом или о погубленной природе.

Так, война в Афганистане стала для молодежи одной из многих причин презирать все, что хоть немного пахло советской казенщиной. Худшим оскорблением стало слово “совок”. Называть кого-то совком означало считать его ограниченным, нахрапистым, слабым, ленивым, раболепным, лицемерным. Десятилетиями советское телевидение и пресса представляли Запад загнивающим империалистическим болотом, адом для несчастных бездомных, теперь же они романтически живописали “заграницу” как земной рай. Фильм “Маленькая Вера”, с жестким натурализмом показывающий советскую семейную жизнь, стал лидером проката. Но людям скоро приелось разглядывать в зеркале собственное неприглядное отражение. Государственная киноиндустрия быстро сообразила, что делать кассовые сборы можно, закупая голливудское кино: фильмы про серферов, второсортные полицейские триллеры, “Порки-2” — все низкопробно развлекательное.

В Ленинграде я познакомился с уже немолодым человеком по имени Коля Васин. При Брежневе он был настоящим диссидентом, но почитал не Джефферсона и Милля, а Чака Берри, Кита Ричардса и, главное, Джона Леннона. “Освобождать может многое, — рассуждал он под звуки «Белого альбома». — Меня освободил голос Джона Леннона”. С начала 1960-х он и его друзья переписывали записи западной рок-музыки и слушали их с такими же чувствами запретного наслаждения и откровения, как интеллигенты, читавшие ночью Сахарова на папиросной бумаге. Он рассказал мне, что, когда он начинал слушать рок-н-ролл, записей достать было невозможно. Тогда еще не было аудиокассет. “У нас были друзья в больницах, они крали для нас ненужные рентгеновские снимки, — вспоминал Коля. — У кого-нибудь находилась примитивная звукозаписывающая машина, и музыку переписывали, прорезая дорожки в снимках. Так что песня Фэтса Домино звучала из запечатленного когда-то на пленке чьего-то сломанного бедра. Это называлось «на костях»”.

Крохотная квартира Коли Васина, увешанная и уставленная битловскими сувенирами и оборудованная бобинным магнитофоном, стала для рок-н-ролльной тусовки эквивалентом сахаровской кухни. Каждый рокер и джазмен в Ленинграде — советском Ливерпуле — здесь отмечался, засыпая в углу после ночного бдения. Местная рок-сцена была достаточно интересной: Коля, Алекс Кан и еще несколько человек основали рок-клуб на улице Рубинштейна, а группа Бориса Гребенщикова “Аквариум” по уровню оригинальности не уступала лучшим командам Запада. Но самым важным был не собственно советский рок-н-ролл, а то, что рок-н-ролл открывал молодым ребятам большой мир.

Советский режим давно беспокоился по поводу соблазнов западной поп-культуры. Даже самые тоскливые идеологи, никогда не бывавшие западнее Минска, знали, что по какой-то причине Джеймс Браун и The Rolling Stones представляют почти такую же опасность, как Хельсинкская группа и “Голос Америки”. Наши противники пытаются воздействовть на юношескую психику “программами сомнительного свойства”, — объявил в 1983 году Константин Черненко на пленуме ЦК. Партийная молодежная газета “Комсомольская правда” писала о рок-н-ролле: “Те, кто попадается на эту удочку, играют на руку нашим идейным противникам… откладывают в несформировавшихся умах ядовитые семена чуждого нашему обществу образа жизни”. А в 1989-м и 1990-м “Комсомольская правда” уже на голубом глазу сообщала последние новости о Pink Floyd, Talking Heads и феномене хип-хопа. Приехав в Пермь, чтобы побывать в лагере, я услышал доносившиеся из овощного ларька странные булькающие звуки. Так я познакомился с русским рэпом.

Вслед за рок-н-роллом явились сексапильные наряды, кроссовки Reebok, реклама, McDonald’s. Идеологам и националистам, ностальгирующим по вымышленному прошлому России, Purple Rain и Metallica казались большей угрозой, чем фондовая биржа на площади Революции. Уже и консерваторы соглашались, что благосостояние — благо для страны, а в каждом номере “Молодой гвардии” или “Нашего современника” неизменно появлялись страстные статьи о порочной рок-музыке, вытесняющей исконную славянскую музыку. “Рок-концерты стали бичом и язвой нашего времени, — писали Валентин Распутин, Василий Белов и Юрий Бондарев, известные романисты и культурные консерваторы. — Поп-музыка с ее отупляющей, монотонной, пустой пульсацией и бессмысленными текстами, лишенными всякой поэзии, сталкивают одно поколение молодежи за другим в духовную пропасть” (Правда 11.11.1987). Либеральным выглядело мнение Яковлева: “Это не мое, но я не думаю, что запрет — это выход” [108] Отсылка к “Балладе о Востоке и Западе” Р. Киплинга: “О, Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут…” (перевод Е. Полонской). . Лигачев, со своей стороны, хлопотал, чтобы Элтону Джону не дали визу в СССР. Боюсь себе представить, какие санкции Егор Кузьмич захотел бы применить к Айс-Ти или Public Enemy.