Дэвид Ремник - Могила Ленина. Последние дни советской империи

Царские тюрьмы на Сахалине давно закрылись. Сталин для массовых убийств облюбовал место поближе, хотя добираться туда было труднее, — Колымский край. Сахалин же советская власть всячески пыталась советизировать: в Южно-Сахалинске настроили приземистых некачественных многоквартирных домов, по берегам гаваней и в других местах организовали убогие колхозы. Чтобы заселить остров, государство предлагало горнякам, рыбакам и колхозникам надбавки к зарплате.

Сахалин считался пограничной зоной, поэтому еще за несколько месяцев до моего приезда (я побывал там летом 1989-го) остров был закрыт не только для иностранцев, но и для советских граждан-нерезидентов. На острове повсюду стояли бетонные будки пограничников — их я еще застал. Пограничные войска, относившиеся к КГБ, комплектовались солдатами, которые по возрасту могли бы быть студентами-второкурсниками. На поясах они носили ножи. Присутствие иностранцев их ошарашивало: то явился репортер The Washington Post , то корейский торговец компьютерами… Им это, вероятно, казалось вражеским вторжением, но приказ был нас пропускать.

На Сахалин я поехал, чтобы узнать, добрались ли до самых окраин России реформы, затеянные в Москве. К моему прибытию признаки пробуждения на острове были уже вполне заметны. Первый тревожный сигнал для местных партаппаратчиков прозвучал в мае 1988-го, когда несколько сотен человек вышли на митинг перед драмтеатром имени Чехова. Они обвиняли первого секретаря Сахалинского обкома Петра Третьякова в том, что тот выделял квартиры своим родственникам и вообще занимался кумовством. Милиция и КГБ окружили демонстрантов, но силы правопорядка были так ошеломлены и деморализованы, что ничего не предприняли. Партия постаралась сделать вид, что ничего не произошло. Признать факт митинга означало бы признание “серьезности положения”. Это было недопустимо, немыслимо. Наутро местные газеты, как положено, сообщили о “горстке экстремистов”, но о содержании протеста не упоминули ни словом.

Вскоре, словно подхваченные ветром перемен, веявшим из Москвы, сахалинские демократы провели в разных местах Южно-Сахалинска более массовые манифестации. И тут вдруг оказалось, что партийной верхушке приходится обороняться. Над улицей Ленина триумфально растянули транспарант: “Долой бюрократов! Пусть помашут лопатой!” Третьяков, если б только мог, с удовольствием принял бы соответствующие меры, но у него больше не было поддержки Москвы. ЦК снял его с должности, и с Сахалина в Москву он улетел на военном самолете. На остров он больше не вернулся. Сменившим его партийным лидерам хватило ума приостановить строительство нового дорогостоящего здания обкома и объявить, что жители Сахалина могут сами решить, что разместить в этом здании: больницу или школу. Вообще, куда бы я ни приезжал в 1989 и 1990 годах, везде партийное строительство было “приостановлено”. Аппаратчики так и не вселились в десятки дорогих зданий обкомов и горкомов: их использовали под школы и больницы, но еще чаще просто забрасывали, и они стояли пустые, темные и необитаемые.

Маленькая южносахалинская революция моментально сделалась на острове легендой. Ее окрестили “Майскими событиями” по аналогии с “Июльскими событиями”, которые в 1917 году предварили большевистский октябрьский переворот. Горбачев был так доволен пробуждением дальневосточной провинции, что объявил журналистам: “Перестройка наконец-то добралась до Сахалина”.

Горбачев мог радоваться, но партия по-прежнему не отдавала себе отчета, с какой ненавистью народ на местах относится ко всем властным структурам и к “руке Москвы”. ЦК заменил старого аппаратчика Третьякова на нового — Виктора Бондарчука. Но не прошло и несколько месяцев, как Сахалин ясно продемонстрировал свое мнение о товарище Бондарчуке. В борьбе за кресло на Сьезде народных депутатов от Южно-Сахалинска Бондарчук потерпел сокрушительное поражение от малоизвестного и желчного журналиста Виталия Гулия. В свое время Гулий был пламенным комсомольцем, исколесившим остров в качестве пропагандиста и агитатора. Но к середине 1980-х в нем произошла радикальная перемена. Теперь ему было за 30, и он был автором многих статей и неудобных для власти расследований, которые привели к Майским событиям.

Однажды мы с Гулием на его маленьком “москвиче” отправились на поиски “избирателей”. Он хотел поговорить с рабочими о Съезде, о забастовках шахтеров. “Я не могу высказывать все, что хочу, в своей газете «Советский Сахалин», так что пусть они послушают меня лично”. Дороги были в основном дрянные, но внезапно мы выехали на шоссе, гладкое, как немецкий автобан. Гулий засмеялся: “Сказать вам, почему тут такая дорога? Это дорога от обкома к дачам партийных шишек. Им ведь хотелось ездить по хорошему шоссе, ну и все. Раз-два — и им построили! А что касается всех остальных…”