Роберт Конквест - Жатва скорби

Сразу после этого, в 1932–1933 гг., произошло то, что можно назвать так: террор голодом, или голод, искусственно созданный властями. Прежде всего, он был нацелен на согнанных в колхозы украинских крестьян, но охватил и регионы Украинского Прикубанья, Донского края и Поволжья. Голод был организован с помощью взимания непосильных налогов на урожай, конфискации продовольствия у населения, а также пресечения какой-либо поддержки голодающим извне, даже из других районов Советского Союза. А вслед за этим голодом, унесшим больше человеческих жизней, чем даже сама коллективизация 1929–1932 гг., власти начали широкое наступление на украинскую культуру, на национальное самосознание украинского народа, на его наиболее выдающихся представителей. Обрушились гонения и на украинскую церковь. Упорство, строптивость крестьян, сопротивлявшихся сдаче зерна, которого практически вообще почти не оставалось, власти мгновенно объявили проявлением их, крестьян, «украинского национализма» – в соответствии с идеей Сталина, заявившего, что национальный вопрос по существу является крестьянским вопросом. Так что украинский крестьянин терпел двойные гонения – и как крестьянин, и как украинец. Так объединились против него два фактора: противостояние партии крестьянству и противостояние партии украинскому национализму.

Прежде чем мы перейдем собственно к описанию трагических событий эпохи, попытаемся разгадать их подоплеку, их скрытый смысл. Этому будет посвящена первая часть книги. Ее действие охватит период с 1929-го по 1932 гг., по длительности равный Первой мировой войне, причем число жертв в происходившей тогда битве Сталина с крестьянами превосходило общее число всех жертв Первой мировой войны во всех странах, принявших участие в мировой бойне. Что же касается отличия этой войны с мужиками от Первой мировой, то тут в первую очередь отметим, что ради успеха задуманного предприятия вооружили только одну сторону, зато жертвы, как и следовало ожидать, пали почти исключительно с другой… В числе жертв оказались женщины, дети и старики.

Сотни исторических и прочих произведений посвящены Первой мировой войне. Неверно было бы сказать, что о коллективизации и истреблении крестьян голодом книг не писали. Нет, имеется немало публикаций на эту тему, но почти все они носят чисто документальный характер, либо же написаны в расчете на узких специалистов. Я весьма признателен авторам этих работ, но все же полной истории коллективизации и голодного террора до сих пор не существовало.

Цель написания моей книги была необычной. Я хотел, чтобы западное общество узнало и выработало, наконец, собственное отношение к событиям величайшей важности, участниками которых явились миллионы людей, к событиям, результатом которых были миллионы жертв – и все это случилось на памяти еще живущего ныне поколения.

Но как могло случиться, что события такого масштаба через столько лет все еще не запечатлены в памяти общественности? На мой взгляд, тому есть три причины.

Во-первых, человеку Запада очень трудно представить нечто подобное. Достаточно напомнить хотя бы, что само понятие «крестьянин» малодоступно для американца или англичанина, особенно когда речь заходит о положении сельского труженика в дальних краях или в отдаленном прошлом. Поймите, что история русского или украинского крестьянина коренным образом отличается от истории и самого бытия британского или американского фермера!

Вторая причина – трудность в рассмотрении украинцев как нации в западном понимании этого слова: они находятся совсем в иной национальной ситуации, чем их соседи – поляки, венгры или даже литовцы. На протяжении новой истории Украина была независимой – причем всегда шатко и вообще с перерывами – лишь на протяжении нескольких лет. И два последних столетия все карты мира изображали ее только как часть Российской империи (или Советского Союза). Что не менее важно, украинский язык похож на русский, примерно в той же степени сходства, что существует у норвежского языка со шведским или у голландского с немецким. Само по себе сходство языков не является доказательством единства общественно-политического сознания тех или иных народов, но когда отсутствуют другие признаки национального размежевания, оно все-таки может восприниматься именно в таком духе.

Третьей – и одной из важнейших – причин, мешавших пониманию ситуации, явилось умение Сталина и других советских руководителей скрывать или запутывать факты. Более того, им активно содействовали в этом многие люди на Западе, которым по разным причинам было выгодно говорить неправду или же позволять себя обманывать. Поэтому даже тогда, когда какие-то факты или хотя бы частичная информация проникали в сознание западного общества, всегда в ответ шли подготовленные заранее советские формулировки, с помощью которых всему можно было найти оправдание или хотя бы объяснение. Ну, например, создан был стереотипный образ кулака – богатого, сального, несимпатичного эксплуататора, которого ликвидировали пусть не совсем гуманным способом, но зато как врага партии, прогресса или толщи крестьянских масс. Но в реальной действительности подобная общественная фигура, если даже предположить, что когда-то ее наполняло некое содержание, к 1918 году полностью исчезла, и потому в последующие годы кулаком обычно называли крестьянина, имевшего две или три коровы (а то и просто приятеля такого вот зажиточного крестьянина!). Впрочем, к началу рассматриваемого нами периода, то есть ко времени искусственно вызванного голода 1932–1933 гг., даже таких «кулаков» уже не оставалось в селах.