Владимир Шмерлинг - Сталинградцы [Рассказы жителей о героической обороне]

Моряки штыковыми атаками опрокидывали немецкую пехоту; она бежала назад, но вместо пехоты выходили танки, вылетали самолёты. Морякам опять приходилось занимать оборону. Они несли большие потери. На берегу Волги собралось много раненых. Санитары не успевали эвакуировать их. Командование послало нас на помощь. Мы сбивали из брёвен плоты, грузили на них раненых, выводили на стрежень, потом возвращались вплавь и снова сбивали плоты.

Трудно стало морякам, когда немцы, прорываясь к Волге долиной речки Царица, вклинились здесь в центр города. Наша бригада была рассечена на части и отрезана от гвардейцев Родимцева, державших оборону к северу от устья Царицы за памятником Хользунову. Моряки дрались уже отдельными разрозненными кучками в развалинах зданий. Одна 45-мм пушка с расчетом стояла возле полуразрушенного дома. А вокруг во всех домах были немцы. Моряки не хотели сниматься с выгодной позиции, остались в окружении. Но у них кончился боезапас, пушка замолкла. Тогда капитан Шальман вызвал нас с берега и дал задание поднести к этому орудию снаряды. Мы подносили все четверо — я с отцом и оба Палагушкины, — пробирались развалинами между немцами. Мы передавали снаряды морякам в руки, и они вели огонь, пока не получили приказ выкатить пушку к берегу Волги. Метров сто надо было катить её открытым местом. Одни катили пушку, а другие шли вокруг неё и вели огонь из автоматов по домам, в которых сидели немцы.

Такие схватки шли по всей долине речки Царицы. Моряков всё меньше становилось. Отбиваясь, они отходили к Волге. К концу сентября наша передовая была уже метрах в двадцати от берега. Из-за Волги мы не могли получить ни подкреплений, ни боеприпасов, так как берег возле устья Царицы был под огнем немцев. Моряки лежали в грудах арматурного железа, отбиваясь гранатами. Позади — бетонная стенка площадки, на которой стояли подъемные механизмы причалов, а за этой площадкой — вода.

Самый памятный день — 28 сентября. До трёх часов ночи продолжался бой. Я лежал, зарывшись в железо. Вдруг слышу — немцы разговаривают, совсем рядом. Оглянулся вокруг — наших никого уже не видно, а немцы ползут. Я бросил в них две последние гранаты. В это время из-за бетонной площадки донёсся голос отца. Он кричал:

— Виктор! Давай сюда.

Я кинулся в тоннель под бетонную площадку. Прижался к стене, выпустил из автомата все патроны и бегу к Волге. Смотрю, отец тащит к воде какой-то мешок. Догоняю, спрашиваю:

— Чего это ты?

— Манка, — говорит. — В тоннели нашёл.

Отец мой — хозяйственный человек: что пригодится, обязательно поднимет.

— Брось, — говорю, — погибнешь из-за этой манки. Ну её к чёрту!

Меня обозлило, что отец в такой момент о какой-то манке заботится.

А отец на меня накинулся:

— Что же, по-твоему, — говорит, — немцам ее оставлять?

Заспорили мы с ним и забыли, что немцы уже у бетонной площадки.

Тут капитан Шальман бросил нам катушку с телефонным проводом, крикнул:

— Вяжите скорее плот.

Приказано было переправляться через Волгу, кто как может. Немцы стреляли по всему берегу — от устья Царицы вниз. Вся Волга была исчерчена трассирующими пулями. Моряки стаскивали в воду сухие брёвна.

Нас собралось пятеро: мы с Палагушкиными и один раненый моряк, который не мог сам плыть.

Луна всё время светила, но у самой воды, за брёвнами, тень была. Мы связали телефонным кабелем два бревна, сели на них и хотели было уже грести прямо на тот берег, но отец спрыгнул с плота и по грудь в воде погнал его вверх по Волге. Он увидал, что плывущие впереди нас падают с брёвен убитыми, и решил переправляться выше, за устьем Царицы. Это и спасло нас. Выше Царицы Волга почти не обстреливалась.

Вода покрывала брёвна и доходила нам по пояс. Мешок с манкой, чтобы его не смыло, отец себе на спину привязал. Он сидел за рулевого, а мы все гребли дощечками от снарядных ящиков. Разгорячились и не чувствовали, что сидим в холодной воде. Дрожь стала пробирать, только когда вылезли на песчаную косу Голодного острова.

С Голодного острова через старое русло Волги перебрались на понтоне. На том берегу зашли в какой-то пустой домик, затопили печь, разделись догола и стали сушить одежду.

Отец сразу взялся манку варить. В хате нашёлся большой котел, но ухвата не было. Стоим мы у печки, видим, что манка кипит, выливается из котла, а достать не можем. Есть страшно захотелось. Отец говорит мне:

— Ну-ка, возьми!

И Палагушкин-отец подмигивает Юре:

— Ну-ну, молодежь!