Уинстон Черчилль - Вторая мировая война (Избранные страниц)

x x x

Советский посол, которого сопровождал Идеи, беседовал со мной полтора часа. Он с горечью подчеркнул, что в течение последних одиннадцати недель Россия фактически одна выносит на своих плечах всю тяжесть немецкого натиска. Русские армии отражают нападение невиданных масштабов. Он сказал, что не хотел бы прибегать к драматическим выражениям, но это может явиться поворотным пунктом истории. Если Советская Россия будет побеждена, каким образом мы сможем выиграть войну? Майский в волнующих выражениях подчеркнул исключительную тяжесть кризиса, создавшегося на русском фронте, и его слова вызвали у меня сочувствие. Но когда я вдруг почувствовал в его призыве о помощи скрытую угрозу, я рассердился. Я сказал послу, которого знал много лет: "Вспомните, что еще четыре месяца назад мы, на нашем острове, не знали, не выступите ли вы против нас на стороне немцев. Право же, мы считали это вполне возможным. Но даже тогда мы были убеждены в нашей конечной победе. Мы никогда не считали, что наше спасение в какой-либо мере зависит от ваших действий. Что бы ни случилось и как бы вы ни поступили, вы-то не имеете никакого права упрекать нас". Так как я разгорячился, говоря об этом, то посол воскликнул: "Пожалуйста, спокойнее, мой дорогой господин Черчилль!" Но после этого его тон заметно изменился. Дальнейшая часть нашей беседы была посвящена вопросам, уже затрагивавшимся в телеграфной переписке. Посол просил о немедленной высадке на побережье Франции или Нидерландов. Я изложил те военные соображения, по которым это было невозможно, а также объяснил, что это не принесло бы облегчения России. Я сказал, что провел сегодня пять часов, изучая вместе с нашими специалистами способы значительного увеличения пропускной способности Трансперсидской железной дороги. Я говорил о миссии Бивербрука - Гарримана и о нашем решении предоставить все материалы, которые мы сможем выделить или доставить. Наконец мы с Иденом сказали ему, что мы со своей стороны готовы дать финнам ясно понять, что мы объявим им войну, если они продвинутся в Россию далее своих границ 1918 года. Майский не мог, разумеется, отказаться от своего призыва о немедленном открытии второго фронта, и дальнейшие споры по этому поводу были бесполезны.

ПЁРЛ-ХАРБОР!

В воскресенье вечером 7 декабря 1941 года мы были одни за столом в Чекерсе с Уайнантом и Авереллом Гарриманом. Вскоре после начала передачи последних известий, в 9 часов вечера, я включил свой небольшой радиоприемник. Был передан ряд сообщений о сражениях на русском фронте и на английском фронте в Ливии, а в конце передачи было сказано несколько фраз о нападении японцев на американские суда на Гавайях, а также о японских атаках на английские суда в районе Голландской Индии. Затем последовало сообщение о том, что после последних известий такой-то выступит с комментариями, а затем начнется программа "Мозгового треста" или что-то в этом роде. Я лично не вынес из этой передачи какого-либо ясного впечатления, но Аверелл заявил, что было сказано что-то о нападении японцев на американцев, и, несмотря на нашу усталость и желание отдохнуть, мы не расходились. В этот момент мой дворецкий Сойерс, который уже слышал о том, что произошло, вошел в комнату и сказал: "Это правда. Мы сами слышали это сообщение. Японцы напали на американцев". Воцарилось молчание. 11 ноября на завтраке в Мэншен-Хаус я заявил, что если японцы нападут на Соединенные Штаты, то объявление войны со стороны Англии последует "в тот же час". Я встал из-за стола и прошел через вестибюль в секретариат, где работа никогда не останавливалась. Я попросил вызвать к телефону президента. Посол последовал за мной и, вообразив, что я собираюсь принять какое-то бесповоротное решение, спросил: "Не думаете ли вы, что следовало бы сначала получить подтверждение?" Через две-три минуты я услышал голос президента. "Господин президент, - спросил я, - что это такое сообщают о Японии?" "Это правда, - ответил он. - Они атаковали нас в Пёрл-Харборе. Мы все теперь связаны одной веревочкой". Я передал трубку Уайнанту, и они обменялись несколькими фразами, причем посол сначала говорил: "Хорошо, хорошо", а затем более встревоженным тоном: "Вот как!" Я снова взял трубку и сказал: "Это, безусловно, упрощает положение. Да пребудет с вами Бог", - или что-то в этом роде. Затем мы снова отправились в холл и попытались вдуматься в это событие огромного мирового значения, которое имело настолько сенсационный характер, что потрясло даже тех, кто находился в центре мировой политической жизни. Оба моих американских друга приняли этот удар с достойной восхищения стойкостью. Мы не имели ни малейшего представления о том, сколь серьезный ущерб был нанесен флоту Соединенных Штатов. Они не стали жаловаться или скорбеть по поводу того, что их страна вступила в войну. Они не тратили слов на упреки или на выражения горести. Собственно говоря, можно было даже подумать, что они испытывали облегчение, избавившись от давно мучившей их заботы.