Лев Прозоров - Святослав

Надо сказать, то действительно был ритуал жертвоприношения. У Ибн Фадлана русы, отрубив голову жертвенному животному, насаживают ее на кол в ограде капища. Что-то подобное, по всей видимости, имеет в виду житие Григория Амастридского, обвиняя «россов» в « таврическом избиении чужеземцев». Дикари античного Крыма, тавры, тем и прославились, что, убив чужака, выставляли его голову на колу над оградой жилища. И, может быть, именно поэтому византийские авторы, в первую очередь тот же Диакон, именуют русов «таврами» или «тавроскифами». Уж больно обычай, скажем так, приметный. Мы уже говорили, что так же поступают с поверженными врагами Илья Муромец и Алеша Попович, любимцы русских былин. В тех же былинах отрубленные головы врагов украшают ограды дворов, и не только врагов, вроде Маринки Кайдаловны или Соловья Разбойника, но и вполне русского богатыря, Чурилы Пленковича. Говорили и о том, что именно так поступили варяги-ободриты с Иоанном Мекленбургским в 1066 году и поляки со святым Войтехом. Вот о чем мы не упоминали, так это о том, что у скандинавов подобного обычая никогда не было. Ни в отношении людей, ни в отношении животных. Человеческие жертвы там приносили совершенно иным способом — либо повешением, либо — оглушая ударом ярма по голове и выпуская кровь из разрезанной яремной вены. Последний способ был жертвой Тору (первый — Одину), и описан франкским хронистом Дудо Квинтилианским. А голова на шесте упоминается единственный раз… в ритуале насылания порчи знаменитым скальдом, берсерком и колдуном Эгилем сыном Лысого на оскорбившего его короля. И то голову он употребил не человеческую, и даже не жертвенного животного, а просто подобрал лежавший на песке конский череп. Ну не были норманны «охотниками за черепами»! А вот балтийские славяне, варяги — были. О том говорит множество источников, как бы это не шокировало современных славянофилов. Про это говорит не только житие святого Вацлава и «Деяния Гамбургских епископов» Адама Бременского, поведавшие о судьбе епископа Иоанна, но и послание епископа Адельгота (1108) — «отсекая головы на своих нечестивых алтарях» — и, самое главное, археологические источники. Последние приведены в книге Русановой и Тимощука.

Так что, хотя участь Иоанна Куркуаса и восходит еще к арийским представлениям (побежденного врага уподобляют жертве еще в ведическом гимне Индре Громовержцу: «Как жертвенное животное лежит тот, кто мнил себя самым мудрым»), она еще и доказывает нескандинавское происхождение русов. Любопытно, что в одной былине упомянут враждебный русским богатырям «царь Куркас». Уж не злополучного ли армянина вспомнили сказители тысячу лет спустя? Впрочем, кроме имени и царского достоинства (в случае с реальным Куркуасом — мнимого) этих персонажей не объединяет ничего, и вполне возможно, что это лишь случайное созвучие. Сколько таких созвучий смущало ученых, изучавших былины! Можно (и, наверное, нужно) написать целую книгу о том, как из коренного славянина Тугарина делали «половецкого хана Тугоркана», как… но еще раз скажем — это тема не абзаца, а книги.

Русы добились своей цели лишь отчасти — метательным машинам был нанесен невосполнимый урон, и штурмы города прекратились. Однако жертвы их, судя по всему, Боги не приняли. Не того пожертвовали. Единоверцы же «жертвенного животного» объясняли его участь просто. Иоанн Куркуас имел милое обыкновение грабить… болгарские церкви. Вот, мол, и «наказал господь». Хочется напомнить, что, во-первых, болгары были такими же православными, как и византийцы. А во-вторых, в Болгарии к тому времени третий год стояли войска язычника, ненавистника христиан Святослава, «варвара», «захватчика» и «грабителя». Варвар, язычник пощадил святыни болгарских христиан. А византийские «братья» и «освободители» их грабили! И очень сомнительно, чтобы Куркуас был одинок в этом увлечении. Причем священные сосуды он превращал в личные вещи (даже не хочется думать, как это «жертвенное животное» с Кавказа их использовало — дай бог, чтоб только для вина!). Хорошо вознаградили «братья во Христе» предательство болгарских христиан! Впрочем, как я уже говорил, такова участь предателей.

Скилица сообщает, что Иоанн Цимисхий пытался вызвать Святослава на поединок, мол, чем губить войско, не лучше ли «решить дело смертью одного мужа; кто победит, тот и будет властелином всего». Практичному, циничному и абсолютно бессовестному армянину подобные романтические порывы были совершенно чужды. Поэтому надо полагать, что речь шла о хитрости, и Цимисхий попросту хотел завлечь врага в ловушку, сыграв на отваге и благородстве князя и обычае русов решать судьбу битвы поединком. Именно так это понял Святослав, попросту велевший передать цесарю, что он, Святослав, в своем уме, и сам знает, чего ему надо, если же императору ромеев неймется на тот свет, то в его распоряжении множество иных, известных ему способов. Последняя фраза, несомненно, была намеком на грязную историю с убийством Иоанном его друга, брата и вождя Никифора Фоки. Поединок был привилегией, которой удостаивали не всех. Поединок с братоубийцей, вероломным клятвопреступником и законченным лжецом унизил бы князя, даже происходи он по всем правилам. А на это, имея дело со столь скользким типом, как Иоанн Цимисхий, рассчитывать не приходилось. Так Алеша Попович не удостаивает честного боя распутника, нечестивца и колдуна Тугарина.