Вадим Мацкевич: Солдат империи, или История о том, почему США не напали на СССР

— Вадик, дорогой, как я могу тебе сказать что-либо про твоего папу, когда я сам не знаю, будет ли у моей дочери завтра отец!

Прошло некоторое время — месяц-два. Все, казалось, успокоилось, и вдруг я узнал, что Костя Ерофицкий, который мне так помогал, объявлен врагом народа и расстрелян. Я не мог с этим смириться: такого патриота, фанатически верного советской власти, и расстреляли. И я решил отомстить за Костю Ерофицкого. Я восстановил свой броневик, который был уже давно заброшен, зарядил его шестью мощными ракетами и на бортах написал золотыми буквами: «Костя Ерофицкий».

И с Женькой Головченко мы привезли броневик в Ростов. Добравшись до штаба Северо-Кавказского военного округа, который располагался напротив здания Ростовского НКВД, мы настроили систему радиоуправления. Сначала броневик безобидно дрейфовал перед зданием СКВО. Одна женщина стала уговаривать нас:

— Что вы делаете, ребята? Ведь Костю Ерофицкого объявили врагом народа, а вы написали его имя золотом, да еще около самого НКВД разъезжаете. Вам несдобровать!

Но послушный радиокоманде броневик уже перешел через дорогу, подъехал к НКВД и открыл по зданию огонь из пушки и шести ракет. Фейерверк был колоссальный! Правда, ни одного окна мы не выбили. Выскочили солдаты, прикладами и сапогами разбили броневик. Женьке удалось убежать, а меня схватили и отконвоировали в НКВД. Мной занимался следователь Фридман, который бил меня нещадно. С тех пор я не слышу на левое ухо. Следователь допытывался:

— Кто тебя этому научил, мерзавец! Я тебя пристрелю здесь же. Как ты до этого додумался?

После допроса меня бросили в камеру — отсыревший темный колодец с крысами. На мое счастье, в этом колодце находился бывший уполномоченный ЦК партии по заготовкам в Ростовской области Петр Николаевич Шутяев. Сам изъеденный крысами, он держал меня на руках.

Я не называл свою фамилию, но меня опознали: через броневик вышли на Станцию юных техников и к Фридману вызвали Клавдию Вилор. Когда меня притащили в кабинет к следователю, она заплакала.

А в это время за стенами НКВД происходило следующее. Женька пришел к нам домой и рассказал отцу, что произошло в Ростове. Отца вызвал начальник НКВД Борис Иванович Томасов:

— Я сам займусь этим делом и постараюсь сделать так, чтобы все это закончилось благополучно. Ваша задача сейчас — просто молчать: замкнитесь и ни с кем не разговаривайте.

Дело кончилось тем, что Фридман передал меня Томасову, который отвез меня в Новочеркасск в своей «эмке». По дороге он не произнес ни слова. Лишь остановив машину за несколько кварталов от моего дома, он сказал:

— У глупости, которую ты совершил, нет названия. Обдумай то, что натворил. Я надеюсь, ты сам все поймешь.

В 1939 году был арестован профессор Велихов. К концу года эта участь постигла уже практически всю профессуру Ростова и Новочеркасска.

Однажды утром мы с сестричкой застали маму в слезах. На полу валялись книги, сброшенные с полок, все ящики письменного стола были открыты. Мама сказала, что папу арестовали.

На следующий день Томасов вызвал маму и сказал ей, что вынужден был арестовать папу. Видимо, пришли какие-то ежовские списки, которые были составлены без ведома и без участия Бориса Ивановича. Он сказал, что должен провести расследование, оно займет какое-то время. Томасов пообещал, что нас не будут притеснять, квартиру нам оставят. Маме нужно поступить в техникум, поскольку у нее есть техническое образование. Она может приступить к работе, договоренность об этом уже имеется. Было видно, что Томасов на стороне папы.

Пока отец был арестован, я считался сыном врага народа. От нашей семьи очень многие отвернулись. А в классе на стену около моего стола кто-то приклеил огромный плакат художника Ефимова, на котором был изображен палач Ежов, сжимающий в окровавленных рукавицах тело интеллигента — врага народа.

Из окон нашей школы был виден двор здания НКВД, где за высоким кирпичным забором, покрытым колючей проволокой, ходили по кругу заключенные. Чтобы мы не видели этого, окна второго этажа школы забелили, и тут же практически на всех стеклах появились написанные пальцами детей слова: «Долой ВКП(б)!» Целая армия следователей допытывалась, кто это сделал, но никого уличить так и не удалось. Я в этой операции не участвовал, но меня, как и всех, допрашивали и искали следы мела на кончиках пальцев.

Через три месяца, когда отца освободили, Томасов пригласил меня к себе. Он сказал, что все расследовал: на отца наклеветали, но он — честный, хороший человек.