Андрей Сахаров - Владимир Мономах

И вновь Всеволод посылает восстанавливать порядок первого воина Руси Владимира Мономаха, дав ему свою киевскую дружину.

Со временем для Мономаха стало привычным делом

идти на брань то с одной дружиной, то с другой. Он хо

дил в походы с дружинами ростовской и суздальской,

переяславской, смоленской, черниговской, киевской. Князь

знал в лицо почти всех дружинников и даже простых

воев в городских полках, и они знали его не издалека, а

близко. Когда он шел с ними во главе рати - всегда спо

койный, с негромким голосом, умным взглядом светлых

глаз, - его войску было надежно и уверенно. И еще они

знали, что Мономах к своим тридцати с лишним летам

не проиграл ни одной битвы. И на этот раз одно его по

явление на Волыни повергло тамошних мятежных кня

зей в страх и уныние. Он без боя занял Владимир и

погнался за ними к Теребовлю и Перемышлю, и они бе

жали от него за дальний город Микулин, и он ходил за

ними к Микулину и не настиг их.

Ярополк пришел вместе с Мономахом и снова сел па владимирском столе., а Мономах вернулся назад в Киев - его ждали на Руси новые заботы: половцы взяли городок Горошин, и Мономаховы дружинники, не расседлывая коней, погнались за ними к городку и дальше, за реку Хорол, и прогнали половцев прочь.

Но лишь месяц провел дома в Чернигове Мономах-. В Киев пришли вести, что Всеслав Полоцкий замышляет новый выход, и Всеволод решил предупредить его. Союзные половцы опять подходят к Чернигову, и Мономах отравляется с ними и своей черниговской дружиной знакомой дорогой в Полоцкое княжество.

На этот раз Мономах не оборонялся, как прежде, не мстил врагу за разорение своих земель, а наносил удар первым. И сразу он понял выгоду этого первого удара.

Позднее он напишет в «Поучении» об этом походе: «На ту осень ходили с черниговцами и с половцами читеевичами к Минску, захватили город, не оставили в нем ни челядина, нн скотины».

Минск был снова разграблен и сожжен дотла. Всеслав в те дни сидел недвижно за стенами Полоцкой крепости, ожидал выхода Мопомаха к своему стольному городу, но Мономах не пошел на Полоцк: враг был предупрежден и наказан, теперь полоцкий князь не посмеет двинуться на Всеволодовы и Мономаховы города.

На развалинах Минска Владимир вспомнил свой первый поход на этот город. Теперь все было иное. Если раньше он много думал о смысле войпы, о гибели людей, о тщете жестокости и насилия, то теперь сердце его билось спокойно при виде горящего города, ничто не шевельнулось в его душе: он уже стал привыкать к тому, что соперник должен быть наказан, может быть, даже уничтожен, иначе теряется смысл войны, смысл потерь, лишений, гибели своих, близких ему людей. Что такое был для него сегодня Минск? Один из многих взятых на щит городов.

А на юге продолжали бушевать князья-изгои. Едва Владимир ушел с Волыни, как вновь забегал Давыд Игоревич. С небольшой дружиной он появился в днепровском устье, у городка Олешье, где отдыхали перед дальней дорогой, чинились иноземные и русские купеческие караваны, и ограбил греческих торговых людей.

Получив об этом известие, Всеволод послал гонцов к Давыду и приказал им догнать его, где бы он ни был, и сказать, чтобы прекратил разбой на торговых путях, а шел бы в Киев с повинной к великому князю, который обещает ему стол.

И вот через несколько недель Давыд Игоревич сидит перед Всеволодом и Мояомахом - короткошеий, с большой тяжелой головой, быстрым взглядом небольших темных глаз - слушает, как князья выговаривают ему1 за ссоры и неспокойное бытье.

Потом Всеволод отдал; Давыду там же, на Волыни, Дорогобуж и велел сидеть тихо. В тот же день Давыд Игоревич отбыл на юг, а вскоре оттуда в Киев и Чернигов пришли новые плохие вести. Теперь побежал Ярополк Изяславич, князь владимиро-вольшеки'й, недовольный тем, что один из его городов киевский князь отдал врагу - Давыду.

Ярополка давно уже поднимали против Киева волын-ские бояре, стремившиеся отделиться от киевской земли, а также ляхи, которых мною было при волынском князе. Здесь сидели и те, кто еще с Изяславом ходил на Киев, и те, кто приходил сюда из Кракова, от Ярополко-вой сестры Евдокии, и люди Ярополковой матери, польки Гертруды. Жена-немка Кунигунда также подогревала честолюбие Ярополка, шептала мужу о прелестях собственного Волынского королевства. Польский король мечтал восстановить старый волынско-польский союз, на-правленпый как против Киева, так и против германского императора.