Андрей Сахаров - Владимир Мономах

В ответ в том же храме Софии была возглашена анафема папским легатам. Раскол западной и восточной церкви, который давно ун-те подготавливался всеми делами и константинопольского патриархата, поддержанного императорской властью, и римского понтификата, отныне состоялся окончательно.

И теперь на Руст, зачастили посланцы из Византии с просьбой поддержать патриархат п битве с папой, а из Рима тпли увещевания на Русь, просьбы присоединиться в борьбе с отступниками от истинного лона христианской церкви.

Пока был жив Илларион, русская церковь с прохладой смотрела на эту распрю папы и патриарха, но теперь Илларион мертв, а новый митрополит Ефрем-грек, выходец из Константинополя, с утра до вечера печется об интересах" патриархата. Но вправду говорят, что духовные

пастыри лишь пасут христово стадо, а само оно принадлежит не им, а мирской власти. Изяслав с братьями давно ркшил не вступать в борьбу церквей и, если можно, пользуясь этой распрей, еще более возвысить силу и неза-иисимоетъ киевской митрополии. А грек? Ну что ж, грек пускай говорит что хочет. Давний союз с Константинополем эти разговоры лишь укрепляют, а все остальные дела решаются не в киевской Софии, а в великокняжеском дворце.

Мономах слушал боярина и вспоминал, что мать-византийка тоже говорила ему об истинности греческой веры и неправедности веры римской. Обо всем остальном она молчала, видимо, считала сына еще несмышленым. И только теперь, после рассказа Гордяты, Владимир стал понимать, что мать давно и упорно возбуждала в нем не-, пависть к латинянам.

Прошли праздники, торжественные стояния в Софии, пиры, охоты, и Всеволод с семьей стал собираться обратно в Переяславль.

Перед отъездом князь отправился к святым угодникам Антонию и Феодосию помолиться, очиститься душой, выслушать их мудрые речи. Сыну он сказал: «Поедешь со мной, посмотришь, как жикут и мыслят люди, ушедшие от. суеты мирской и посвятившие себя богу».

И пот они, отец и сын, стоят словно простолюдины в тесной, пахнущей сырой глиной пещере, а перед ними на лавке, сколоченной из неотесанных досок, сидит игумен Печерского монастыря Феодосии. У него седые волосы, коричневое, прорезанное глубокими морщинами лицо и светлые, ясные как у младенца глаза. Он сидит спокойно, и его худые руки недвижно лежат на коленях. На нем простая одежда из грубой шерсти.

Отец и сын встают перед ним на колени, и Феодосии молча кладет руки на их головы, и так они стоят перед. ним некоторое время, потом встают и садятся рядом с игуменом.

Тот говорит, что отца Антония они увидеть не смогут вот уже вторую неделю он молится п одиночестве в дальней пещере, но показывается ни ему, Феодосию, ни монастырской братии, монахи приносят Антонию лишь кусок хлеба и кружку воды - тем и живет преподобный.

Владимир в свои небольшие годы уже много был наслышан о духовных подвигах печорских отшельников и теперь во все глаза смотрел на игумена.

И об Антонии, и о Феодосии рассказывали удивительные истории, которые поражали маленького княжича, и он нередко вспоминал жизнь того и другого и плакал от жалости к ним и умиления.

Во все глаза смотрел маленький Мономах на чудесного игумена, а тот вел неторопливую беседу с князем Всеволодом и говорил вовсе не о божественных делах. Игумен просил рассказать ему, в мире ли живет Всеволод с братьями-князьями, спокойны ли торки и не пора ли нанести поганым удар; что думает князь о полоцком властелине Бсеславе и можно ли его позвать с собой в поход в дикое поле; как ведут себя половцы и где нынче кочуют они. Дивился Владимир такой осведомленности игумена, и казалось, что совсе не о нем, бежавшем от мирских дел, ходили по Руси рассказы.

В раздумье ехал Всеволод от игумена. Тот ясно ему сказал, что надо собираться в дикое ноле, что Изяслав давно уже хочет нанести удар торкам, навеки освободить от их набегов русские земли и надо помочь киевскому князю, что он, Феодосии, очень надеется иа его княжескую помощь и даже, если Всеслав полоцкий и Святослав черниговский не пойдут в поход, то пусть киевский и переяславский кттязья двинутся в поле со своими ратями.

Едва Всеволод волю л в свои хоромы, как за ним прибыл гонец от великого князя.

Изяслав повел с ним речь о том же, о чем еще пас назад говорил игумен Феодосии, - о совместном походе против торков. Братья условились действовать заодно, послать гонцов к Всеславу и Святославу.

Все лето 1060 года сносились князья гонцами и лишь к осени наконец договорились о походе. С севера в кош-том строю и на ладьях по Днепру двинулись рати великого князя Изяслава и Всеслава полоцкого; отдельно по берегу шла дружина Изяслава и отдельно дружина Всеслава. У впадения реки Трубеж в Днепр их ждали дружины Святослава черниговского и Всеволода переяславского. Впервые после смерти Ярослава Владимировича вся Русская земля поднялась в поход против кочевников. В киевском войске шли также дружины из Смоленска, Турова и Владимира-Волынского, в черниговском - воины из Тмутаракани и Мурома, в переяславском - отряды из Ростова, Суздаля и Белозора. Давно уже не собирала Русская земля столь большого войска.