Андрей Сахаров - Владимир Мономах

Мономах выехал вперед, поднял правую руку, и сразу наступила тишина, лишь слышно было, как пофыркивали кони да в очистившемся от дождя воздухе щебетали откуда-то взявшиеся птицы.

«Настал час, которого долго ждала Русская земля. Наше войско стоит на Дону, а поганые либо побиты, либо пленены, либо бегут невесть куда. Теперь настал конец половецким набегам отсюда, с донских берегов. И Шарукан теперь сгибнет в степи без своих воинов. И всего этого добились вы, воины Русской земли, и весь полон и весь добыток - ваш. Вы клали головы свои за

землю и за нас, князей, и ни один из пас сегодня не возьмет себе ни одной тамги, ни одного ковра, пи одного коня, все это ваше!»

Сегодня даже корыстолюбивый Святополк, казалось, не жалел об отданной воям добыче. Все думали лишь о том, что наступает время освобождения Руси от опустошительных половецких набегов, по крайней мере отсюда, с берегов Дона, от ежегодных откупов, лежащих тяжким бременем на княжеской казне.

Удивленные и радостные воины громким криком встретили слова Мономаха. Вверх поднялись мечи, копья, сабли, полетели в воздух боевые рукавицы, и долго еще радостно гудело поле между Сольницей и Доном.

Наутро князья решили пемедля послать гонцов во все страны света с вестями о великой победе па Дону - пусть знают ляхи и угры, чехи и немцы о победе христиан над неверными, пусть задумаются, встретив весть о небывалом успехе русского войска. Послали гонцов в папский Рим и Константинополь, и пока русские рати, не торопясь, отяжеленные добычей, шли сквозь степь в родные земли, при дворах иноземных владык уже обсуждали удивительное известие из Руси, которое в те времена встало вровень с вестями о походах крестоносцев.

Поспешили гонцы и в русские города.

Удивительное и небывалое это было возвращение: толпами по всем городам, городкам, слободам и селам стояли люди, а войско неторопливо и достойно проезжало и проходило мимо, таща добычу, перегоняя захваченные табуны коней и скот, и это шествие поднимало в душах людей высокие помыслы и вызывало гордость за свою землю, и пропадали страх и безысходность, и приходили вера и мужество.

Теперь, после стольких лот военного напряжения, долгих походов в степь, сеч, которые продолжались по целым дням, погонь за врагом, наступила, казалось, долгожданная тишина. Куда-то сгинул и не подавал о себе вестей хан Боняк. Донские половцы бегут за железный ворота. А те, кто остался в донских пределах, замирены и живут с Русью в любви и дружбе.

В это лето 1111 года Мономах отдыхал. Все было спокойно в его волостях. Дети сидели на столах, наместничали. Затихли и Святославичи; Давыд жил незаметно а Чернигове, Олег болел, слабел телом и духом в Новгород-Северском.

Прежние развлечения - охота, рыбные ловы - прельщали Мономаха все меньше. Многие дни он проводил в своем переяславском дворце за отцовскими книгами или читал те сочинения, которые остались от Гиты и которые она хранила долгими годами. Здесь было «Отцовское поучение» и «Слово некоего отца к сыну своему» - книги, широко известные в западных странах. Мономах листал страницы, задумывался. У него тоже растут сыновья. Многие уже выросли, и у них растут уже их сыновья, и появлялось желание рассказать к своим детям, и детям своих детей о том, что он пережил, что видел, к каким раздумьям пришел. Но это требует времени, кажется, что теперь его будет достаточно.

Он читал и новые греческие книги, которые пересылал ему из Киева друг - митрополит Нпкифор, - «Шестиднев», «Беседы Василия Великого», «Слово Григория Богослова» и другие, вновь открывал свои любимые чтения - «Изборник» Святослава Ярославича, книгу, полную премудрых писаний и размышлений. Он читал помещенные там строки, полные ума и достоинства, и вспоминал суетного, жадного, завистливого Святослава, его беспокойный взгляд, его постоянное стремление выделиться, обойти ближнего. Как в одном "человеке могли уживаться такая тяга к мудрости и такая мирская пустота!

Потом он, покряхтывая, садился в седло и не торопясь ехал по своим пригородным селам. Все здесь радовало его глаз: вновь отстроенные деревянные дома смердов, деловая суета полей и покосов, хозяйская хватка его тиунов, полные ествы и питья княжеские клети и амбары.

Он возвращался к вечеру вновь в свои княжеский дворец, звал к себе сына Андрея, рассказывал ему о битвах с иноземцами, о славных воинах прошлого; потом уходил к себе. Отроки зажигали свечи, и он продолжал листать тяжелые книги в дорогих, из телячьей кожи переплетах, разворачивал старинные свитки, снова и снова удивлялся прозорливости и мудрости создавших их людей. Но иногда чтение вызывало у него неудовольствие. Зто было тогда, когда он внимательно и придирчиво обращался к только что законченной монахом Нестором «Повести временных лет». Он помнил этого монаха, когда он, еще будучи дитем, приезжал с отцом к преподобному Феодосию. Нестор был молчалив, скромен. Таким он и остался на всю жизнь, став при Святополке первым русским летописцем. Мономах видел его умный, проницательный взгляд, слышал неторопливую, вдумчивую речь. Слов нет, его летопись - это выдающееся писание, плод зрелого, опытного, ыногознающего ума и горячего, беспокойного, гордого сердца, сочинение человека, влюбленного в Русскую землю, в свой народ. Но угадывались в этом писании и следы влияния Святополка и его людей. Все, что относилось к его имени и его делам, летописец показал во многом не так, как представлял это себе он, Мономах. О многом Нестор умолчал: скажем, о мздоимстве киевского князя, его жадности, стремлении во что бы то ни стало посадить на русские столы своих сыновей.,.