Антон Антонов - История людей

Скорее всего, оба варианта равноценны. Нагота как привилегия — это, конечно, частный случай, причуда истории. Скорее всего этот обычай произошел в результате смешения завоевателей и покоренных ими племен при том, что завоеватели (ставшие в новом этносе знатью) относились к наготе более вольно.

А в общем случае более вероятной представляется обратная ситуация. Как умудренный опытом вождь носит на поясе больше лисьих хвостов, чем начинающий охотник, так же и царь или вельможа носит больше одежды, чем крестьянин или нищий. В результате нагота становится символом нищеты — и если бедности принято стыдиться, то стыдиться будут и наготы.

А стремление мужчин уберечь женщин от взглядов потенциальных соперников, только подливает масла в огонь. У древних греков женщины стали скромными затворницами гинекея, а мужчины остались гимнофилами, и никого не удивляло, что на олимпийских играх не только спортсмены на стадионе, но и зрители на трибунах пребывают обнаженными.

Кто знает, может, у евреев в глубокой древности тоже было нечто подобное, и Давид действительно выходил на бой против Голиафа нагой, как статуя Микеланджело. Однако потом произошли перемены. То ли нагота сделалась привилегией пророков и прочих избранных (в Библии есть указания на то, что они раздирали на себе одежды перед тем, как пророчествовать), то ли наоборот, вожди (судьи, военачальники, а затем цари и их приближенные) стали носить больше одежды, а простой народ стремился им подражать, но только ко времени завоеваний Александра Македонского обычаи греков уже казались евреям бесстыдными до отвращения.

Впрочем, возможно, евреи приобрели стыдливость в эпоху вавилонского пленения, унаследовав ее от зороастрийцев, которые тоже имели обыкновение покрывать одеждой все тело. И тогда перемену отношения к наготе у семитских народов Евразии следует отнести еще дальше в прошлое. Но это не означает, что в более глубокой древности не могли происходить события и развиваться процессы, подобные описанным выше.

Я уделяю так много внимания именно евреям только потому, что европейское отношение к наготе и одежде в большей степени проистекает из христианской, а не римской традиции. Римляне хоть и одевались по нашим понятиям пристойно, однако более чем охотно расставались с одеждой во время оргий, представлений, купаний et cetera. Так что к наследию римской традиции можно отнести скорее такие явления нашей жизни, как стриптиз, эротическое искусство, порнография и отчасти проституция в ее современном виде. А стыдливость — это плод христианства, которое унаследовало свое отношение к наготе от евреев.

Впрочем, к христианским обычаям тоже приложили руку зороастрийцы — поклонники солнечного бога Митры, которых стало очень много в римских легионах в последние века язычества. Помимо воинской доблести и честности митраисты проповедовали еще и стыдливость, скромность и целомудрие, доходящие до степени аскезы. А христианская церковь, в особенности католическая, очень многое позаимствовала у митраизма, хотя неизменно жестоко враждовала с ним.

Однако мы углубились слишком далеко в историческую эпоху и отклонились от основной темы, которая заключается не только в происхождении одежды, но и в распространении знаков отличия — в том числе тех, которыми привилегированные члены первобытного общества обозначали свое обособленное положение.

Кто были эти привилегированные члены общества, представить нетрудно. Это были вожаки общин, главы родов, лучшие воины и охотники. Их привилегии заключались в праве перераспределять добычу, отнимать женщин у более слабых мужчин и вообще диктовать свою волю всему племени, роду или его части.

Однако эти привилегии не освобождали вождей от общих обязанностей. Еду для себя вождь должен был добывать на охоте вместе со всеми. Если вождь собственноручно убил птицу, то эта птица, конечно, его, но если двадцать охотников сообща завалили мамонта, то этот мамонт общий — хотя те, кто участвовал в охоте, могут иметь право на лучшие куски.

Обязанности вождя в этом случае заключаются в справедливом распределении добычи, чтобы никто не был обделен и никто не урвал себе чужую долю.

Я не я, колдун не знахарь

(см. у Фридмана и Аникушкина историю про шимпанзе Майка и бидоны из-под керосина)

Меня могут спросить, почему в своей книге я так яростно воюю с марксистами — в то время, как сами эти марксисты, по крайней мере в России, в последнее время подружились с христианством и кажется, даже уверовали в Адама и Еву, а про Дарвина и думать забыли. Но этому есть простое объяснение. Долгие годы дарвинизм в нашей стране был как бы тенью марксизма. Говорили — Дарвин, подразумевали — Энгельс. И я пока не видел ни одной книги российского антрополога, в которой не повторялись бы байки стопятидесятилетней давности, впервые изложенные Энгельсом в его «Происхождении семьи, частной собственности и государства». На заре перестройки вышел даже комикс, популярно пересказывающий эту книгу то ли для самых маленьких, то ли для умственно отсталых.