Array Гроссман Эренбург - Черная книга

Мужчины раздевались во дворе. Из первой внутренней партии отбиралось полтораста-триста человек, обладающих большой физической силой; их использовали для захоронения трупов и убивали обычно на второй день. Раздеваться мужчины должны были очень быстро, аккуратно складывая в порядке обувь, носки, белье, пиджаки и брюки. Сорти- ровкой вещей занималась вторая рабочая команда, "красная", отличавшаяся от работавших на "транспорте" красной нарукавной повязкой. Вещи, признанные достойными быть отправленными в Германию, поступали тут же на склады. С них тщательно спарывались все металлические и матерчатые знаки. Остальные вещи сжигались или закапывались в ямы. Чувство тревоги росло все время. Обоняние тревожил страшный запах, то и дело перебиваемый запахом хлорной извести. Казалось непонятным огромное количество жирных, назойливых мух. Откуда они здесь, среди сосен и вытоптанной земли? Люди дышали тревожно и шумно, вздрагивая, вглядываясь в каждую ничтожную мелочь, могущую объяснить, подсказать, приподнять завесу тайны над судьбой, ждущей обреченных… И почему там, в южном направлении, так грохочут гигантские экскаваторы?

Начиналась новая процедура. Голых людей подводили к кассе и предлагали сдавать документы и ценности. И вновь страшный гипнотизирующий голос кричал:

"Achtung!", "Achtung!", "За сокрытие ценностей смерть". "Achtung!"

В маленькой сколоченной из досок будке сидел шарфюрер. Возле него стояли эсэсовцы и вахманы. Подле будки стояли деревянные ящики, в которые бросались ценности, – один для бумажных денег, другой для монет, третий для ручных часов, для колец, для серег и для брошек с драгоценными камнями, для браслетов. А документы летели на землю, уже никому не нужные на свете, документы живых мертвецов, которые через час уже будут затрамбованные лежать в яме. Но золото и ценности подвергались тщательной сортировке, десятки ювелиров определяли чистоту металла, ценность камня, чистоту воды бриллиантов.

Здесь у "кассы" наступал перелом – здесь кончалась пытка ложью, державшей людей в гипнозе неведения, в лихорадке бросавшей их на протяжении нескольких минут от надежды к отчаянию, от видения жизни к видениям смерти. Эта пытка ложью являлась одним из атрибутов конвейерной плахи, она помогала эсэсовцам работать. И когда наступал по- следний акт ограбления живых мертвецов, немцы резко меняли стиль отношения к своим жертвам. Кольца срывали, ломая пальцы женщинам, вырывали серьги, раздирая мочки ушей.

На последнем этапе конвейерная плаха требовала для быстрого своего функционирования нового принципа, и поэтому слово "Achtung!" сменялось другим хлопающим, шипящим "Schnller!", "Schneller!", "Schneller!". Скорей, скорей, скорей.

Из жестокой практики последних лет известно, что голый человек теряет сразу силу сопротивления, перестает бороться против судьбы, сразу вместе с одеждой теряет и силу жизненного инстинкта, приемлет судьбу как рок. Непримиримо жаждущий жить, – становится пассивным и безразличным. Но для того, чтобы застраховать себя, эсэсовцы дополнительно применяли на последнем этапе работы конвейерной плахи метод чудовищного оглушения: ввергая людей в состояние психического, душевного шока. Как это делалось?

Внезапным и резким применением бессмысленной жестокости. Голые люди, у которых было отнято все, но которые упрямо продолжали оставаться людьми в тысячу крат больше, чем окружавшие их твари в мундирах германской армии, все еще дышали, смотрели, мыс- лили, их сердца еще бились. Из рук их вышибали куски мыла и полотенца. Их строили рядами, по пять человек в ряд.

– "Напdе hосh! Marsch, Schneller, schneller!"

Они вступали на прямую аллею, обсаженную цветами и елками, длиной в сто двадцать метров, шириной в два метра ведущую к месту казни. По обе стороны этой аллеи были протянуты проволоки и плечом к плечу стояли вахманы в черных мундирах и эсэсовцы в серых. Дорога была покрыта белым песком, и те, что шли впереди, с поднятыми руками, ви- дели на этом взрыхленном песке свежие отпечатки босых ног: маленьких женских, совсем маленьких – детских, тяжелых, старческих ступней. Этот зыбкий след на песке – все, что осталось от тысяч людей, которые недавно прошли по этой дороге, прошли так же, как шли сейчас по ней новые четыре тысячи, как пройдут после этих четырех тысяч через два часа, еще тысячи, ожидавшие очереди на лесной железнодорожной ветке. Прошли так же, как шли вчера, и десять дней назад и сто дней назад, как пройдут завтра и через пятьдесят дней, как шли люди все тринадцать месяцев существования треблинского ада. Эту аллею немцы называли – "дорога без возвращения".