Василий Вишняков - Конструкторы

Метелин озабоченно изучал рычаг кулисы, его заинтересовала блокировка включения передач.

— Ну как, Саша, что скажешь об этой машине? — спросил Михаил Ильич.

— Неплохо, по-немецки аккуратно сделано, — хмуро отозвался Метелин. — Да и вообще… Если б не Т-34… Наши Т-26 и БТ…

— И А-20 тоже. Хороши бы мы были, если б возились сейчас с А-20, как кое-кто требовал. И не было бы у вас за плечами тридцатьчетвёрки. Я бы никогда себе этого не простил.

— Теперь никто не вякнет против Т-34.

— Да, теперь пусть у немцев голова болит. И вот что любопытно, Они сделали скоростной танк, рассчитанный на хорошие европейские дороги. Бронирование противоосколочное, вооружение — скорострельная пушка и три пулемёта, способные на близкой дистанции создать ошеломляющий огонь. Расчёт — ошеломить, деморализовать, рассеять противника. В Европе это, может быть, и пройдёт, А у нас — нет, в наших условиях такой танк застрянет в снегах и болотах. Не говоря уже о том, что ему придётся иметь дело с тридцатьчетвёркой и КВ.

— Возможно, у них есть и другие образцы, поновее. А этот подсунули нам как подсадную утку. Пусть, мол, успокоятся,

— Не исключено и это. Борьба есть борьба. А значит, уже сейчас мы должны думать о новой машине, которая последует за Т-34.

— Вам надо отдохнуть и подлечиться, Михаил Ильич. Кашляете вы нехорошо.

— Пройдёт… — Кошкин махнул рукой и нарочито бодрым тоном сказал: — Ну, я, пожалуй, пойду. А ты, Саша, если хочешь, покопайся тут ещё, поищи в этом дерьме жемчужные зёрна.

У выхода из бокса его нагнал взволнованный техник Моритько из военной приёмки.

— Михаил Ильич, вы видели буксирный крюк? У них он маленький, аккуратный и с защёлкой, а наш…

— Что наш?

— Очень уж массивный и защёлки нет. Трос может сорваться и…

— Скажите об этом Метелину. Он как раз ищет жемчужные зёрна.

«Может быть, хоть крюк пригодится, — подумал устало Михаил Ильич. — С паршивой овцы хоть шерсти клок…»

Вскоре его вызвали в Москву — правительство должно было рассматривать вопрос о Т-34. Вечером, перед концом рабочего дня, Михаил Ильич собрал спецгруппу,

И вот они сидят перед ним в той же тесной комнатке — четырнадцать парней, по-прежнему молодых, но повзрослевших; теперь это уже не безвестные ребята, а вошедшие в историю конструкторы, создавшие танк, который поступит на вооружение, будет изучаться в войсках, проходить на парадах по Красной площади, участвовать в учениях, который завоюет себе славу и в боях.

— Друзья, — взволнованно сказал Михаил Ильич. — Вы сделали великое дело, которое по заслугам будет оценено Красной Армией и народом. На днях наш Т-34 будет принят в серийное производство. Меня вызывают в Москву. Я знаю, что каждый из вас хотел бы присутствовать при этом историческом событии. Более того, каждый из вас имеет на это право. И выполнил бы предстоящую задачу не хуже меня. К тому же я болен, неважно себя чувствую. Но я не могу не поехать в Москву. Прошу извинить, но я просто не могу отказать себе в этом. Как и вы, я много сил отдал созданию тридцатьчетвёрки. Скажу откровенно — это лучшее, что мне удалось сделать в жизни. Говорят, в жизни каждого человека бывает звёздный час. Может быть, это и есть мой звёздный час. А у каждого из вас он, надеюсь, ещё впереди.

По лицам конструкторов было видно — никому из них и в голову не приходило, что в Москву, в Кремль, может поехать кто-то из них, а не главный конструктор. И всё-таки Михаил Ильич считал, что поступил правильно, объяснив, почему именно он, даже больной, едет в Москву.

В эту последнюю свою поездку в Москву Кошкин мог бы чувствовать себя по-настоящему счастливым. Сбылось наконец то, о чём мечталось, после изнурительной борьбы можно было бы радоваться победе… Однако те, кто встречались с ним в Москве в эти дни, видели, что даже обычное внешнее спокойствие — изменило ему. Он выглядел встревоженным, временами мрачным, глубокие серые глаза смотрели с затаённой грустью.

Поселили его на этот раз в гостинице «Москва» в отдельном номере. Вечером заместитель наркома привёз билеты в Большой театр на балет «Лебединое озеро». Места были прекрасные, во втором ряду партера, но Михаила Ильича мучил кашель. Он старался сдерживаться, но не удавалось. На него недовольно посматривали сидящие рядом зрители. И в первом же антракте, к огорчению заместителя наркома, питавшего слабость к балету, Кошкин ушёл из театра.

В Кремле, на заседании правительства, Сталин поздравил его, оказал, что Т-34 во всех отношениях хорошая машина. И совершенно неожиданно для окружающих, потрепав по плечу, добавил: