Джакомо Казанова - Мемуары

— Что случилось? — спросил я. — Мы приехали…

Дома я бросился в постель, но заснуть не мог. Во мне пылал огонь, погасить который мне помешало слишком короткое расстояние между Тестаччо и Римом.

…Я проснулся поздно, как раз к тому времени, когда нужно было идти брать уроки французского. У моего учителя была дочь по имени Барбара. Первое время она присутствовала на уроках и даже иногда делала очень точные замечания. Молодой человек, который брал уроки вместе со мной, влюбился в нее, и она отвечала взаимностью. Он нравился мне прежде всего своей скромностью: он скрывал свою любовь, на все мои расспросы на эту щекотливую тему он всегда отмалчивался.

…Однажды выходя после мессы, я заметил его. Подойдя к нему с упреком в долгом отсутствии, я заметил на глазах его слезы. Я спросил о причине. Он сказал, что его терзает такое горе, что он окончательно потерял голову. Не желая быть назойливым, я собрался покинуть его, он меня удержал. Тогда я сказал, что он может не числить меня в своих друзьях, если немедленно не откроет мне своего сердца. И вот что он рассказал:

«Вот уже шесть месяцев, как я люблю Барбару, и три месяца назад она дала мне неопровержимые доказательства своей любви. На прошлой неделе нас, преданных служанкой, отец Барбары застал в самом деликатном положении. Он вышел из комнаты, не произнеся ни слова, я и решил кинуться за ним, чтобы упасть к его ногам. Но как только я явился к нему, он схватил меня и потащил к дверям, говоря, чтоб я никогда больше не смел появляться в его доме. Я не могу просить ее руки — у меня есть женатый брат, а мой отец беден. Ни у меня, ни у моей возлюбленной нет никаких средств. Я все рассказал вам, ради Бога, скажите мне, в каком она состоянии? Она, я знаю, так же несчастна, как и я. И я не могу передать ей письмо, ее не выпускают из дому даже в церковь. Что же мне делать?»

Я мог ему только посочувствовать, так как, по чести, я не мог оказаться замешанным в это дело. Я сказал, что уже дней пять как я не видел его возлюбленную и ничего не могу сообщить ему о ней. Не имея никаких средств утешения, я дал ему совет, какой всегда дают пошляки в подобных случаях: постараться забыть ее.

Мы разговаривали, прохаживаясь по набережной Рипетта, и я, заметив, какой взгляд вперил он в мутные воды Тибра, испугался за него: отчаянье могло толкнуть его на роковой поступок. Чтобы его успокоить, мне пришлось сказать, что я постараюсь разузнать новости о его возлюбленной и ее отце и сообщить ему. Он, несколько успокоившись после моего обещания, просил меня не забывать о нем.

Несмотря на огонь, зажженный во мне прогулкой в Тестаччо, я вытерпел четыре дня, не видя моей дорогой Лукреции. Совесть моя страшилась и кротости отца Джорджи, но еще более опасался я, что он откажется давать мне советы. И все же я не выдержал: на пятый день я оказался в доме моей возлюбленной. Я застал ее одну и очень опечаленной, — Ах, — сказала она, едва меня завидев, — ужели вы не могли найти минуту, чтоб повидаться со мной?

— Нежный друг мой, сейчас не время сердиться на меня. Я просто берегу нашу любовь до такой степени, что предпочел бы умереть, нежели обнаружить ее. Я надумал пригласить вас всех отобедать в Фраскати. Я закажу фаэтон и надеюсь, что там какой-нибудь счастливый случай поможет нашей любви.

— О да, друг мой, конечно! Так и сделайте, я уверена, вам не откажут.

Через четверть часа все семейство оказалось в сборе, и я обнародовал свое приглашение: в следующее воскресенье отправиться в Фраскати. Это был как раз день Святой Урсулы, праздник самой младшей сестры Лукреции. Я пригласил и донну Цецилию и ее сына, молоденького аббата. Приглашение мое было принято, и мы условились, что ровно в семь часов у их дверей будет ждать фаэтон, а я сам прибуду в то же время в двухместной коляске.

Вечером, на собрании у Его Преосвященства, где я теперь бывал регулярно, хотя никто из особ высшего класса еще ни разу не обращался ко мне ни с единым словом, кардинал сделал мне знак приблизиться. Он беседовал с очаровательной маркизой Г., той самой, которая так понравилась мне при моем первом появлении на вечере кардинала, о чем ее известил несносный Гама.

— Маркиза спрашивает, — сказал кардинал, — каковы ваши успехи во французском? Она сама знает этот язык, как родной.

Я отвечал, что занимаюсь много и многому научился, но не решаюсь пока еще на попытку начать разговаривать.

— Надо решиться, — сказала маркиза. — Только без всяких претензий, и вы будете защищены от критики.