Джакомо Казанова - Мемуары

— А что мы будем делать в темноте? — Поболтаем.

Нас было четверо, уже три часа мы оживленно беседовали, и я был героем пьесы. Любовь — великий поэт… Моя Анжела больше слушала; несловоохотливая, она отвечала редкими репликами, а если я хотел помочь высказываниям своей любви руками, она отталкивала мои бедные руки. Я, однако, продолжал говорить и жестикулировать, не теряя куражу, но с отчаянием убеждался, что мои самые тонкие доводы не убеждают, а скорее ошеломляют Анжелу и вместо того, чтобы умягчить ее сердце, лишь слегка колеблют его. С другой стороны, я был весьма удивлен, видя по физиономиям двух сестричек, какое впечатление производят на них стрелы, предназначенные Анжеле. Эта метафизическая кривая показалась мне противной всем законам природы: должен был ведь образоваться угол. В ту пору я, к несчастью, как раз занимался геометрией. Я был в таком состоянии, что, несмотря на время года, пот катил, по мне большими каплями. Наконец свеча стала меркнуть, Нанетта встала, чтобы вынести ее. Как только наступила темнота, я сразу же протянул вперед руки, чтобы прикоснуться к той, кого так жаждала моя душа, но руки схватили пустоту, и я горько рассмеялся тому, с какой ловкостью успела Анжела опередить меня на мгновенье, чтобы не быть захваченной врасплох. Снова прошел целый час в разговорах. Я говорил все, что может подсказать любовь самого остроумного, самого нежного, чтобы убедить ее вернуться на прежнее место. Мне казалось, что это всего лишь игра, и она вот-вот уступит.

Наконец, в дело начало вмешиваться нетерпение. «Эти шутки, — сказал я, — слишком затянулись, так нельзя, не могу же я гоняться за вами. Кроме того, я слышу, что вы смеетесь, и мне кажется это странным- неужели вы издеваетесь надо мной? Вернитесь же и посидите снова рядом со мною, а так как я разговариваю с вами не видя вас, пусть мои руки убедят меня, что я говорю не с пустым местом. Если вы смеетесь надо мной, то моя любовь не заслужила такого оскорбления».

— Успокойтесь, я вас прекрасно слышу, но вы должны понять, что мне неприлично быть рядом с вами в полной темноте.

— Вы хотите сказать, что я так и просижу до самого утра?

— Ну, так ложитесь спать.

— Я удивляюсь, неужели вы думаете, что я могу заснуть? Хорошо, сейчас мы будем играть в жмурки.

И вот я вскочил с места и принялся шарить вокруг себя, но все напрасно. Если мне удавалось схватить кого-нибудь, это обязательно оказывались Нанетта или Мартов, и они из предосторожности сразу же произносили свое имя, и я, глупый Дон-Кихот, в ту же минуту отпускал добычу. Любовь и предрассудок не давали мне увидеть, каким смешным было это благородство! Я не читал еще анекдотов о французском короле Людовике XIII, но Боккаччо-то я прочел уже!

Поиски мои продолжались, ровно как и упреки в неуступчивости и уговоры позволить наконец мне найти ее. Она же отвечала, что сама никак не может отыскать меня в этой темноте. Комната была не так уж велика, и в конце концов я просто взбесился от сознания собственного бессилия. И вот, мне это надоело, я опустился на стул и принялся пересказывать историю Руджеро, когда Анжелика*, воспользовавшись волшебным кольцом, отданным ей простодушным рыцарем, исчезла.

И говоря так, ловил он свою фортуну, И уподобясь слепому, напрасно протягивал руки. О сколько раз сжимал он в своих объятьях Лишь пустоту вместо стана подруги!

Анжела не знала Ариосто, но Нанетта перечитывала его не единожды. Она вступилась за Анжелику и обвиняла простодушного Руджеро; окажись тот несообразительней, он никогда бы не отдал кольца кокетке. Рассуждения Нанетты меня восхитили, но я был еще слишком новичок, чтобы догадаться отнести их на собственный счет.

Мне оставался только час, и я провел его в бесплодных попытках уговорить Анжелу сесть возле меня. Какие муки перенесла моя душа, читатель, не бывавший в подобных положениях, вряд ли сможет представить. Исчерпав все разумные доводы, я перешел к мольбам и наконец к слезам. Все было напрасно, и постепенно чувство, владевшее мной, — а его можно назвать благородным негодованием — возвысилось до праведного гнева. Я был готов отколотить это чудовище недоступности, мучившее меня так жестоко целых пять часов кряду, да ведь вокруг меня был непроглядный мрак! Я обрушил на ее голову все проклятия, которые отвергнутой любви внушает разъяренный рассудок. Я говорил ей, что вместо любви я испытываю к ней теперь ненависть, и закончил предупреждением остерегаться меня, ибо я убью ее, как только она станет доступной моему взгляду.