Казимир Валишевский: Иван Грозный

Как у многих людей, страсть к ролям, к театральности у Ивана была выражением гордости. Это была непомерная гордость, но в ней не было ничего страшного. При своих познаниях истории и географии Иван мог считать себя выше всех государей Европы. Он не хотел себя равнять даже с императором, который был выборным монархом, или с султаном, род которого не восходил к Древнему Риму. Но и фараон XX династии именовал себя владыкой всего мира. И теперь мы видим подобные притязания у некоторых государей Востока.

Гордостью Грозного, быть может, объясняется и его нежелание участвовать в битвах, где для него был большой риск. В этом отношении он следовал традициям своего рода. Как и его дед, он не был героем в обычном смысле этого слова. Александры Великие, Ганнибалы, Густавы Адольфы, Карлы XII и Наполеоны проносятся, как метеоры. Для создания чего-нибудь прочного люди такого склада, как Рюриковичи, более подходящи. Людовик XI, правда, не имел ничего общего с Александром Македонским или Наполеоном, но и он жертвовал собой при Монлери. Но этот французский король и не был полуазиатским деспотом.

Н. В. Неврев . Опричники. Около 1870 года. На картине изображен момент убийства боярина Ивана Петровича Федорова-Челяднина царем Иваном Грозным

Свойства восточного человека Иван обнаруживает и в необыкновенной легкости, с которой он переходит от надменности к крайнему унижению при неудачах. Но удары судьбы его не сокрушают. Он сгибается под ними, ползет по земле, но всегда готов снова подняться на ноги. Несмотря на эти черты, Грозный оказывается до некоторой степени европейцем, человеком известной духовной культуры, и он не выносит грубой лести. Гуаньино сообщает характерный эпизод, вполне правдоподобный, если сопоставить его с другими аналогичными случаями. Иван выкупил из плена у Батория двух своих воевод – Осипа Щербатова и Юрия Барятинского. Когда они явились к нему, он с любопытством стал их расспрашивать. Щербатов говорил искренно, признавая могущество польского короля. Барятинский, желая угодить царю, говорил обратное. По его словам, у Батория нет войска и крепостей, и он дрожит перед именем московского царя. «Бедный король! – сказал Иван. – Как мне его жаль!» – потом схватил свой посох и начал колотить своего бесстыдного придворного, приговаривая: «Вот тебе награда, обманщик!»

Иван по-своему был образован и выгодно отличался не только от русских, но и от современных европейских государей. Если он и не обладал большими научными сведениями, то во всяком случае питал любовь к знанию. В этом его существенное отличие от Людовика XI, который смертельно ненавидел науку и говорил, что она наводит на него меланхолию. Больше всего напоминает собой Грозный Франциска Первого. Каковы же собственно были его познания?

Иван почерпнул много сведений из разностороннего чтения. Но он не мог привести в порядок этот материал в своей голове. В первые годы царствования Ивана правление бояр оставляло ему много досуга и вынуждало замыкаться в свой собственный внутренний мир. В эту пору он читал все, что попадалось под руку и возбуждало его любопытство. Он читал Священное Писание и римскую историю, русские летописи и византийские хронографы, творения Отцов Церкви и жития святых. Отсюда он почерпнул много мыслей и выбирал те, которые, по его мнению, относились к нему, касались его положения и предсказывали ту роль, которую он мечтал сыграть. В переписке с Курбским мы видим разнообразие этих познаний и то, как он пользовался ими. Его послания к беглому князю представляют памфлет в двух частях, удары которого направлены против бояр. К нему присоединяется рассуждение о верховной власти. Иван аргументирует цитатами, приводимыми, очевидно, наизусть. Текст этих цитат большей частью не точен. Едва ли Иван допускал подобные искажения сознательно. В его изложении Григорий Назианзин чередуется с Иоанном Златоустом, пророк Исаия с Моисеем, Библия с греческой мифологией, «Илиада» и заимствованные древней русской словесностью сказания о взятии Трои – с Евангелием. Все это смешивается самым причудливым образом с удивительным сочетанием имен. Зевс и Дионис оказываются в ближайшем соседстве с Авимелехом и Гедеоном, Эней с Гензефихом, царем савраматов… Он пишет даже Зинзирих. Поражают самые невероятные анахронизмы. Вместе с политическими афоризмами мы встречаем философские рассуждения. Курбскому эта литература казалась болтовней старой бабы. Но весь этот хаос идей и образов, несомненно, слагается в одно целое. При внимательном рассмотрении мы замечаем тонкую, но никогда не рвущуюся нить, связывающую весь этот материал. Она превращает этот беспорядочный материал в страстную защиту власти в том виде, как понимает ее автор, то есть единой, безусловной, божественной по своей природе и недосягаемой для обыкновенных смертных. Здесь совсем не важно, что этот писатель-самоучка смешивает события и эпохи, говорит о разделении Восточной империи при Льве Армянине, ошибается на два столетия, определяя время завоевания Персии арабами. Вся эта варварская эрудиция не стоит ничего, важны те идеи, которые пронизывают эту беспорядочную груду фактов. Перед нами пылкий деспот, оперирующий такими данными, которых не знали ни отец его, ни дед. В своих познаниях он черпает доводы в пользу теории, о которой те не имели представления. Иван уже открывает новый мир. Этого одного достаточно, чтобы прославить необыкновенного государя, проявившего первым в своей стране если не научные познания, то вкусы, инстинкты и страсти нового человека.