Константин Федин - Необыкновенное лето (Трилогия - 2)

Рагозин взялся за бумаги. Он просматривал их, как будто вчитываясь в отдельные строчки, нагнув низко голову, почти не шевелясь. Потом оторвался, быстро спросил:

- А ребенок? Остался ребенок после нее?

- Не могу сказать. Возможно, конечно.

- Понимаю, что возможно. Но я спрашиваю - знаете вы или нет? - грубо спросил Рагозин.

- Не знаю, нет, не знаю, - ответил Ознобишин, настораживаясь и тоненько прищуривая небольшие, вдруг словно успокоившиеся глаза.

- Возможно, понятно - возможно, - проговорил Рагозин по-прежнему ровно, без нажима, желая показать, что он не может допустить грубости. - Я почему спросил? Потому что слишком хорошо известно, что таких детей, рожденных в тюрьме, предостаточно.

- Безусловно, - неуверенно подтвердил Ознобишин.

- И о них надо проявлять заботу.

- О детях сейчас заботятся, это правда, - вздохнул Ознобишин.

- Сейчас! - сказал Рагозин опять резко. - Сейчас - другое. А раньше разве о них думали? Родится вот такой от арестантки, и ладно. Куда его? Куда его девали, спрашиваю?

- В приют, обыкновенно, - сказал Ознобишин.

- В приют? В какой приют?

- Были такие сиротские приюты.

- Я понимаю. Я спрашиваю, допустим, у этой... у жены, ну, о которой вы говорите, которая умерла, скажем, остался ребенок. Куда его из тюрьмы, куда должны были поместить?

- Не могу сказать, - произнес Ознобишин нащупывающим новый тон голосом. - Но ведь можно попробовать установить, если бы заинтересовал именно случай с женой Рагозина.

- Установить?

- Да, ведь в рагозинском деле могут найтись следы.

- Вы, что же, думаете, оно сохранилось, это дело?

- Архив палаты цел, как я уже вам сообщил.

- И вы, что же, могли бы отыскать? - в какой-то вспышке нетерпенья спросил Рагозин.

- Вероятно, конечно, - подумав, медленно отвечал Ознобишин, - но вряд ли в моем положении, по крайней мере пока я лишен свободы...

Вдруг долгий, связывающий взаимностью и все понимающий взгляд остановил их, в молчании, друг на друге. Слышалось ясно дыхание Рагозина частое, с шипящим выталкиванием воздуха в усы, и ознобишинские хрипловатые вздохи через приоткрытый рот. Они пробыли в неподвижности несколько секунд. Затем, шумно перевернув лежащее на столе дело и отодвигая его прочь, Рагозин проговорил, обрезая слова:

- Стало быть, вы утверждаете, что оказали услуги некоторым лицам, которых преследовал царский суд. Как либерал, да? По либеральным мотивам, так?

- Из сочувствия, - мягко пояснил Ознобишин.

- Понятно. Нам не сочувствуют только там, где нет нашей власти.

- Извините, но это было до вашей власти, - деликатно поправил Ознобишин.

- Но говорите-то вы об этом при нашей власти, а не при царе, возразил Рагозин. - Я попрошу вас письменно назвать свидетелей, которые могут подтвердить ваши показания о прошлой службе. У вас ко мне вопросов нет?

- Один. Кому я должен подать просьбу об освобождении?

- Не надо подавать. Комиссия рассмотрит и решит. Можете идти.

Ознобишин встал и поклонился с тем же учтивым видом, с каким поздоровался, входя. Он был уже у двери, когда Рагозин хмуро остановил его.

- Минутку. Значит, вы могли бы быть полезны в отыскании этого, видно, интересного дела, о котором рассказывали?

- Рагозина? - переспросил Ознобишин и, как необычайно расположенный советчик, отечески ласково сказал: - Да лучше меня для этой цели, пожалуй, никого и не найти. Архив палаты мне знаком. Хотя порыться придется и в архиве охранного отделения, и вот здесь, в местных тюремных делах, - следы могут обнаружиться совершенно неожиданно.

- Может, еще в приютах? - вставил Рагозин.

- В приютах? - не сразу понял Ознобишин, но догадался и воскликнул: Ну, разумеется, в бывших приютах. Насчет ребенка, да?

- Да, да! Можете идти, - нетерпеливо сказал Рагозин и тут же, подтолкнутый странной неловкостью и раздражением, задал неожиданный для себя самого вопрос: - Вы знаете мою фамилию? Вам сказали?

- Нет. А как ваша фамилия, товарищ?

- Можете идти, - настойчиво повторил Рагозин, как будто его не слушались и он вынужден был требовать.

Он вскочил, едва шаги Ознобишина и провожавшего его конвоира затихли в коридоре. Он вскочил и почти промчался по комнате из угла в угол, раз, и другой, и третий.

- Дурак, ну и дурак! - едва не крикнул он на себя, подбегая к окну и стукнув кулаком по подоконнику. - Еще подумает - я в нем нуждаюсь. Черт меня дернул!.. Надо же, надо было случиться этому как раз сегодня!..

Он еще припечатал кулак к подоконнику, растворил окно, сжал пальцами недвижимые прутья решетки и так застыл.