Константин Федин - Необыкновенное лето (Трилогия - 2)

- Тебе понравился Цветухин? - спросила она.

- Да. Он гораздо лучше, чем я ожидал. Я его невзлюбил после одного спектакля... еще перед моей ссылкой.

Она долго молчала.

- Я, может быть, скоро уйду из его труппы.

Теперь молчал Кирилл, не понимая, что она думает сказать, и все рассматривая ее лицо. Она не глядела на него.

- Он хочет обучать меня не только искусству, - сказала Аночка и совсем отвернулась от Кирилла.

- Я предполагал это, - быстро отозвался он и, помедлив, утверждающе спросил: - Но ведь это ему не удастся?

Она вздернула плечами.

- Куда дальше? Направо, налево? - крикнул из-за стекла шофер.

- Стойте!

Кирилл отворил дверцу. Островерхая колокольня собора чернела в буром небе. Ветер с Волги шел широкой стеной.

- Выйдем.

Они очутились на площади. Влажный и щекочущий запах обдал их потоком, в котором слилось все: береговая тина, прелые канаты, смола, машинное масло, сладкая гниль плавуна.

- Ах, хорошо! - воскликнул Кирилл и сильно взял Аночку под руку.

Они стали медленно спускаться по взвозу. Выплыли издали два-три глазка бакенов. Какое-то суденышко одиноко трудилось, что-то вытягивая против воды, и огни его то вспыхивали, то словно застилались слезой.

Они не дошли до самого берега и остановились на откосе, едва перед ними размахнулся темный, кое-где отдающий свинцом простор воды. Слышался сбивчивый плеск прибоя, и удары ветра заставляли скрипеть рассохшиеся на суше барки.

И все же Аночке было спокойно, и она только прильнула к Кириллу, когда он ее обнял.

- Я смотрю в эту темень, - сказал он, - и вижу неисчислимые огни и множество людей, и слышу говор, говор, который не смолкает. А ты?

- Почему, если мы говорим о хорошем, то всегда думаем о том, что когда-нибудь будет?

- Чтобы идти к лучшему.

- Но бывает же лучшее вот сейчас? Я гляжу в эту темень, и она мне лучше. И сейчас я не хочу никакого другого лучшего.

- Я тоже, - сказал он, крепче сжимая ее.

- И, по-моему, такой ночи я никогда не видела.

- И я.

- И такого ветра еще не было.

- Да.

- И смотри - все-таки тихо.

- Правда. Жалко уходить.

- Уже?

- Жалко, немыслимо жалко! И - надо.

- И когда же конец?

- Конец?

- Конец этому бесконечному "надо".

- Конец? Послушай меня. И ответь мне. Мне сейчас нужен твой ответ. Согласна?

- Хорошо.

- Вот. Никакой полет в небо невозможен без земли. Чтобы взлететь, нужно твердое основание. Мы сейчас отвоевываем себе это основание. Именно сейчас. Строим аэродром будущего. Это работа долгая и тяжелая. Скорее всего - самая тяжелая, какая только может быть. О перчатках приходится забыть. Мы, если надо, землю руками разгребаем, ногтями ее рыхлим, босыми подошвами утаптываем. И не отступимся, пока не будет готов наш аэродром. Отдыхать у нас нет ни минуты. Иной раз и улыбнуться некогда. Надо спешить. Может, от этой работы мы и стали такими суровыми. Иногда ведь сам себе покажешься бирюком, каким детишек пугают. Настолько вдруг неуживчивым станешь. Я вполне серьезно! Но перемениться мне невозможно. Я буду укатывать землю, пока она не станет годна для разбега. Чтобы оторваться потом в такую высь, какой люди никогда не знали. Я ее вижу, все время вижу, эту высь, веришь мне? Скапываю бугры, засыпаю ямы, а сам смотрю вверх! И людей, и себя с ними вижу совсем другими, новыми, легкими. И ничего во мне нет от бирюка, веришь?

Пока он говорил, Аночка все отстранялась от него, чтобы лучше различить его в темноте, и когда он кончил - улыбнулась, потому что уж очень он серьезно сказал о бирюке.

- На что же я должна ответить? На бирюка?

- Ты спросила, когда конец. Не знаю. Не скоро. Но он может быть и очень скоро.

- Не понимаю.

- Ты не видишь конца моему "надо", потому что это "надо" - не твое. Если оно станет и твоим и моим, тебе не так важно будет - скоро ли наступит ему конец.

- Но скорее от этого он не наступит? - опять улыбнулась она.

Он тоже улыбнулся:

- Немножко скорее - да. Ведь одним землекопом будет больше... Ну, и это мой вопрос. Хочешь со мной вместе аэродром строить?

- Я думала... мы уже начали? - ответила она очень тихо, искоса на него поглядев и потом отводя глаза.

Он рассмеялся, повернул ее и повел быстро вверх по взвозу.

Он отвез ее домой, проводил двором, и они простились - до скорой встречи.

Парабукин с сыном явились почти сразу, как она вошла в комнаты. Ей хотелось остаться одной, но отец опять приступил с поздравлениями. На холоде хмель забродил в нем живее.

- Уж ты меня прости, дочка! Я ведь о-очень сомневался, чтобы так все путно вышло. Где, думал, там до этаких вершин! Артистка! У Тихона Парабукина дочь - артистка! Так себе, думал, что-нибудь такое, вроди Володи... А нынче смотрю - в публике разговор! Меня и то изучают артисткин, мол, родитель! Поздравляю, доченька, порадовала.