Константин Федин - Необыкновенное лето (Трилогия - 2)

Нет, у Пастухова нет друзей. Может быть, вся беда в том, что у него нет друзей? Может быть, если бы друзья были, они помогли бы ему сделать выбор - куда пойти? Ради чего приносить себя в жертву, если история, время, календарь, часовая стрелка обрекли его в жертву? Выбор, выбор, вот что должен был сделать Пастухов! Все содержание жизни, вся ее сущность сводится к одному, и это одно - выбор!

Так, с этим ощущением приговоренного, Александр Владимирович явился к Извекову. Его заставили подождать в приемной. Он понимал, что его могут обидеть, и был готов к обиде. Даже в позе его проступила безропотность. Но он ошибся: его не собирались обижать. Через полчаса с необычайной поспешностью к нему вышел Извеков:

- Я был занят телефонными переговорами, извините. Пройдем ко мне. Вы ничего не имеете, если я пообедаю?

В смежной с кабинетом узенькой комнате Извеков снял салфетку, укрывавшую две тарелки. В одной была пшенная каша, на другой лежало яблоко, еще не совсем спелое, и кусок пеклеванного хлеба.

- Съешьте яблочко, - сказал Извеков.

- Спасибо. Я боюсь, помешаю вам. Но у меня короткое дело.

- Нисколько не помешаете, - возразил Извеков, отправляя ложку каши в рот. - А то, правда, съешьте, а? Из наших советских садов в Рокотовке. Бывали когда там?

- Да. Там прежде было прекрасно.

- И теперь тоже прекрасно.

- А вы были?

- Нет. Я представляю себе.

Пастухов почувствовал любопытство к этому молодому человеку, глотавшему холодную кашу с таким удовольствием, будто аппетит был пробужден изысканной гастрономией. Однако по-настоящему любопытно было не то, что он ел с аппетитом (редко кто в эту эпоху ел без аппетита), а то, что во время еды лицо его не переставало отражать, видимо, нисколько ему не мешавшую настороженную мысль.

- Теперь везде одинаково, что в садах, что в огородах, - сказал Пастухов.

- Одинаково хорошо или одинаково плохо?

- Достаточно того, что одинаково. По-моему, несчастье человечества заключается в универсальных учениях. Нельзя создать общую, одинаковую форму жизни, одинаковое счастье для человека.

Извеков облизал губы и словно подмигнул собеседнику.

- Страшно хочется пофилософствовать, да? Как у Чехова. Ну, давайте. Вскроем, для начала, одно заблуждение. Общее не означает одинаковое. Общее - значит принадлежащее всем, но не одинаковое. Это общее будет разное, но равно доступное всем. Каждый будет выбирать деятельность по своему желанию, и один станет садоводом, другой хирургом, третий землепашцем или машинистом. Но каждому равно легко будет доступно счастье.

- Если он от него не откажется, - заметил Пастухов.

- Невыгодно будет отказываться.

- Невыгодно для одних, выгодно для других. Это доказывает война.

- Да, пока идет раздел. Тем, у кого отбираются излишки благ, конечно, выгодно... отказаться от счастья тех, кому излишки передаются, - усмехнулся Извеков.

Пастухов приметил оттенок нового удовольствия на его лице - немного лукавого удовольствия превосходства. Извеков со вкусом заедал свои реплики кашей, будто шутя вознаграждая себя за легко найденное соображение.

- Забавы мысли, - сказал Пастухов недовольно. - Жизнью движет чувство.

- И мысль! - живо воскликнул Извеков. - И, пожалуй, мысль раньше всего, потому что стремится руководить чувством.

- Это неверно, - запротестовал Пастухов, чуть-чуть раздражаясь. Вначале была боль. Был жест. Был крик. Потом было слово. Из чувственного родится мысль. Не наоборот. Нет, не наоборот. Злоба, ненависть, любовь всегда сильнее сознания. Мы не хотим войны, но не можем без нее.

- Мы не хотим бессмысленной войны. То есть войны злонамеренной.

- Вы хотите войны, которая руководствуется любовью? Вы хотите доброй войны, - по ее целям, по ее намерениям, так? Но это значит, вы хотите облагородить или обогатить смыслом чувство, идущее впереди сознания, чувство ненависти, потому что война исходит из чувства ненависти. А это чувство сильнее осмысления, которым вы стараетесь его опередить. Зло войны сильнее добра ее целей.

Извеков отставил тарелку и поглядел в глаза Пастухова настойчиво жестко.

- Что значит "вы"? Кто это? - спросил он низким голосом.

Пастухов немного выждал, затем ответил, тяжело подымая плечи:

- Я не имею в виду вас лично. Но раз вами употреблено слово "мы"... я говорю... вообще...

- Чтобы отделить себя?

- Это воспрещено?

- Это ваше право. Я только хотел знать, ведем ли разговор мы, или мы и вы. По-видимому, последнее. Тогда я буду говорить только о нас... Да. В этой войне нами руководит ненависть. Но ненависть наша не слепа. У нее зоркий глаз. Этот глаз - справедливость. Мы ведем справедливую войну обездоленных, которые защищают свое право на достойное человека бытие. Мы не хотим войны, мы хотим мира для всех. Но к нам применено насилие, нам предложена война. Мы приняли ее. Мы воюем против войны. Поэтому наша война не злонамеренна и не бессмысленна. Она, как вы выразились, добра. У нее великий смысл и прекрасная цель. Если мы сложим оружие, мы будем преступниками, потому что нас не пощадят, раздавят и еще больше обездолят обездоленных.