Константин Федин - Необыкновенное лето (Трилогия - 2)

Выпили в молчании, кивнув друг другу ободряюще, и так как успели позабыть, когда случались такие пиршества, все были покорены мгновенной властью ощущения. Витя чмокнул, впервые в жизни отведав портвейна.

- Где ж вы такое расстарались? - изумился Меркурий Авдеевич, уже взглядом союзника одаривая Ознобишина. - Живительно. Совсем прежняя на вкус, а?.. И вот, говорю я, у меня теперь к вам вопрос, как к юриспруденту. При нынешней трудовой обязанности, как же мне покинуть службу, чтобы без неприятностей, а?

- Надо заболеть.

- Понимаю. Обдумывал. Но чем же заболеть?

- Вопрос больше медицинский, чем юридический.

- Ну, а ежели, несмотря на преклонность возраста, я так-таки вовсе здоров?

- Вы обратитесь к такой медицине, которая утверждает, что вовсе здоровых людей не существует.

- Которая всех считает больными от прирождения?

- Которая допускает, что всякий может сойти за больного по мере надобности.

- Которая допускает? - переспросил Мешков лукаво и потер большим пальцем об указательный, точно отсчитывая бумажки.

- Именно, - с тем же выражением поддакнул Анатолий Михайлович и взялся за графин.

Меркурий Авдеевич хмелел внезапно и ни разу не мог определить, в какой момент теряет над собой полноту управления. Происходил прыжок из буден в особый выпуклый мир, в котором краски становились будто сквозными, как в цветном стекле. С ярким задором этот мир звал к действию.

Лиза определяла такой момент по памятным с детства приметам: у отца начинали вздрагивать ноздри, и он с некоторой обидой, но решительно и даже возмущенно раскидывал на стороны бороду отбрасывающим жестом пальцев. Лиза отставила графин подальше. Отец смолчал неодобрительно.

- Нынче я еще - мирянин, раб суетных страстей, - сказал он будто в оправдание. - Стану скитником - облегчусь от мирских вериг, вкушу впервые истинной свободы.

- Это верно, - согласился Ознобишин, - настоящая свобода только и состоит в том, что человек освобождается от самого себя.

- Однако правильно ли - от себя? - усомнился Мешков.

- По-моему - правильно. Потому что религиозный человек полагает себя всецело на волю божию.

- Вот именно. Человек подчиняет свою волю воле избранного им наставника, а через него - покоряется воле божией. Почему и следует сказать: освбождается от воли своей, а не от себя. От себя мы освободимся только со смертию. От бренности бытия нашего.

Меркурий Авдеевич залюбовался мастерством своего рассуждения и опять потянул руку к водочке. Лиза предупредила его, налив неполную рюмку. Он раздвинул и снова сдвинул могучую заросль бровей.

- Ты вроде уж повелевать отцом хочешь! - произнес он сдержанно.

Но тут постучали в стенку, и за дверью кто-то кашлянул. Стенкой этой выделен был из большой комнаты сквозной коридор для прохода новых жильцов, - она была жиденькой, как гитарная дека, и шум от стука ворвался в беседу гулко. Лиза приоткрыла дверь.

В коридоре высился Матвей, жилец-старик, заглядывая, видимо, без умысла, а вполне невинно поверх своих рабочих очечков, в комнату и что-то негромко высказывая Лизе.

- Пришли насчет какой-то описи, папа, - оборотилась она к отцу.

- Описи? Что еще за опись? - вопросил Меркурий Авдеевич, поднимаясь, и попутно, с сердцем, долил рюмку водкой и выпил.

Отстраняя дочь от двери, он рассек надвое бороду посередине подбородка.

- Что за опись! - еще раз сказал он. - Чего описывать, когда ничего не осталось?

- Проводят учет строений, - с ленцой ответил Матвей, - требуется указать в описи жилищную площадь. Я сказал - вам, наверное, известна площадь.

- А кто вас просил?

- Да чего же просить? Вместо того чтобы людям крутить рулеткой, вы скажите - и вся недолга.

- Отчего же им не крутить рулеткой? Они жалованье по своей ставке получают? Пусть крутят.

- Да ведь скорее, чем если они по комнатам пойдут.

- А я здесь при чем? Дом-то ведь не мне принадлежит?

- Чувствую, чувствую, Меркул Авдеевич, - усмехнулся старик, - да вам же будет хуже, если они помешают вашему пированью.

- Пи-ро-ванью? - тихо выговорил Мешков, силясь заслонить собой проникавший в комнату взгляд старика и приподнимаясь как можно выше на цыпочках. - Пированью? - повторил он, немного взвинчивая голос к концу слова. - Ах, вона что усмотрели в моих комнатах! Пированье! Вона с какими целями заглядывают в чужие двери!

- Да чего заглядывать-то, - презрительно встряхнул головою Матвей, когда на весь дом самогоном несет.

- Само-гоном? - угрожающе забирался вверх Меркурий Авдеевич. - Нет, уважаемый сожитель мой, извините!