Павел Федоров - Синий Шихан (Роман 1)

- Ничего, успеешь. Маленько чай будем пить, баурсаки кушать. Такого закона нет в степи, чтобы гость уезжал и ничего не кушал.

Оставив свою работу, Камшат вошла в юрту и вынесла до блеска начищенный самовар. Наложив чурок, бросила пучок зажженных лучинок и надела местами дырявую, прогоревшую трубу. Однако чурки загорались плохо и только дымили. Ворча, Камшат снова сходила в юрту, принесла старый ичиг, надела его на самоварную трубу и стала раздувать. После этого самовар разгорелся и зашумел.

- Вот хорошо, - довольная своим успехом, проговорила Камшат и бросила на Маринку торжествующий взгляд. Но вдруг лицо ее вытянулось, добродушная улыбка сошла с морщинистых щек.

- Постой, постой, девка, - быстро заговорила Камшат. - Я где-то видела твои глаза. Да и кофточка тоже знакомая, постой! Только шальваров нет... А-ха-ха! - неожиданно засмеялась Камшат и, оборвав смех, продолжала: - Ой, какой дурак наш Кодар! Русскую девку на ковре нарисовал. Ай-яй-яй! Узнают люди, сколько смеху будет! Вся орда будет смеяться...

Опустив голову, Марина подошла к телеге и быстро стала запрягать лошадь. Сколько ни упрашивали ее проснувшийся Василий и Кодар, не дожидаясь утреннего угощения, собралась ехать. Микешка, видя упорство своей подруги, зная ее характер, не настаивал. Привязав подседланную лошадь к левой оглобле, покорно сел в телегу.

- Ты что это взъерепенилась, Мариша? Почему завтракать не осталась? Это не порядок. Хозяева обидятся...

- Ну и пусть обижаются... Может, я хочу на молебствие посмотреть, сумрачно ответила Маринка. - Мне что-то домой захотелось...

- Ни с того ни с сего? И на конях не прокатились.

- Подумаешь, невидаль: на конях скакать! В любое время можно подседлать и поехать. Ты, случаем, ковер, который в кибитке делается, не видел? - придерживая дыхание, тихо спросила Маринка.

- Нет. А что? Больно хороший?

- Не знаю. Не готовый. Он его никому не показывает...

- Да ты только намекни ему, он тебе сам подарит. Хочешь, я намекну? Он для тебя все сделает...

- А что я ему? - вспыхнула Маринка, ругая себя за то, что не вовремя заговорила о злосчастном ковре.

- Будто ты и не знаешь, - неопределенно сказал Микешка.

Но Маринку это задело за живое, прервать разговор было уже невозможно: хотелось выяснить, что знает Микешка...

- Ты о чем говоришь? Что это такое я должна знать? Ну-ка, ответь.

- Он на тебя так смотрел! Мне со стороны даже жалко его стало. Ей-богу... Любят они русских женщин, ну ведь как любят! Азия, горячая кровь... - болтал Микешка, не подозревая, как он терзал душу девушки и разрушал их дружбу и любовь. - А ведь парень хороший... Вот ты, например, пошла бы за него замуж?

- Как тебе такое взбрело в голову? Эх ты!..

Маринка хотела сказать, что он тоже сын азиата, а ведь полюбила она его. Острыми иглами заколола в сердце обида. Она насупилась и отвернулась от него.

- Мало ли бывает в жизни... А бабы, они что... - злясь на Маринку за ее непонятное поведение, брякнул Микешка. - Пальчиком помани, гостинчиков поболе...

Маринка сильно натянула вожжи и остановила лошадь. Повернув голову, она смотрела на Микешку гневными глазами. Такой взгляд ничего хорошего не обещал. Грудной голос девушки прозвучал глухо и резко:

- Слазь!

- Ты что, Мариша? - разинул рот Микешка.

- Слазь, говорю! - скручивая руками концы вожжей, проговорила Маринка. - Слазь! А то... так поманю пальчиком!..

- Да ты белены, что ли, объелась, уж и пошутить нельзя...

- Уезжай от меня, ради истинного бога уезжай! - со странным испугом в голосе крикнула она и, привскочив, встала на колени. Вспомнив буяновский подарок, еще больше разозлилась на себя, на Микешку.

Микешка спрыгнул с телеги и трясущимися руками отвязал от оглобли повод своей лошади. Вскочив в седло, помахивая нагайкой, сказал:

- Подумаешь, краля какая! Шутейного слова сказать нельзя...

Маринка ничего не ответила, хлестнула лошадь кнутом. Подпрыгивая на кочковатой дороге, телега покатилась по глубоким колеям, захлестывая концами осей серебристые метелки ковыля, сбивая с придорожной травки утреннюю росу.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Когда Маринка подъезжала к станице, над площадью раздался унылый колокольный звон. Церковный сторож Архип Кулагин, сильно натягивая веревку, бил в колокол, призывая шиханских жителей на моление. Слегка надтреснутый колокол издавал дребезжащие звуки и нагонял тревожную тоску. Обычно Архип совсем не так звонил, но сегодня он по случаю приближения холеры с утра выпил лишнюю косушку водки, сильно расчувствовался и решил придать молебствию некоторую грустную торжественность, чтобы вызвать у станичников если не слезы, так хоть скорбное умиление. И это ему вполне удалось. Подходившие к церкви старушки, вздыхая и крестясь, прикладывая к глазам платки, говорили: