Павел Федоров - Синий Шихан (Роман 1)

- Вы, разумеется, читали Ленина. Я вот тоже читал несколько его брошюр. Программа Ленина по аграрному вопросу является односторонней. Казачество никогда не поддержит такой программы...

- Ленин и его партия рассчитывают на поддержку рабочего класса и беднейшего крестьянства, - твердо ответил Василий.

Анна Степановна внесла дымящееся блюдо с пельменями и поставила на стол.

Важенин разлил водку в рюмки. Протыкая вилкой пельмень, усмехаясь, сказал:

- Вот она, сытая жизнь...

- Когда дует суховей, не о пельменях думать приходится, а лишнюю дырку на ремне прокалываешь, чтобы потуже подтянуть, - сказал Петр Николаевич. Ему не понравилась фраза о сытой жизни. У большинства казаков пельмени готовились только на заговение, перед постами, да в особых случаях - для гостей.

- Не у всех, не у всех... Это мы тоже знаем, - словно угадав мысли хозяина, заметил Василий.

Наблюдая за гостем, Маринка дивилась его неутомимости. Ведь прошел пешком тысячи верст, от далеких сибирских рудников; изнуренный голодом и лихорадкой, казалось, сохранил одну кожу и кости... Первые трое суток он только ел, пил кумыс и спал. Но уже на четвертый день попросил принести ему сапожный инструмент, быстро и ловко починил себе сапоги, исправил Гаврюшке гармонь, перебрал два седла, а Маринкино переделал заново. При этом Василий так умел рассказывать разные истории и бранить царя, что у Маринки захватывало дух.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

После многочисленных хлопот по закупке материалов, инструментов и найма рабочих, после многих крючкотворных условий, которые пришлось подписать с разными поставщиками и маклерами, Матвей Никитич, крепко подгуляв, поздно ночью вернулся домой и не помнил, как его уложили в постель... Под утро ему приснился такой дурной сон, что, проснувшись, он вцепился обеими руками в волосы и, чтобы скорей очухаться, дважды стукнул себя кулаком по голове, да так крепко, что громко охнул. Снилось ему, будто венчался он с Пелагеей Даниловной у протоиерея отца Евдокима и, когда тот надевал ему венец, Матвей Никитич показал попу кукиш, потом будто выдернул ему клок волос из рыжей бороды и, мало того, плюнул в дымящееся кадило... А главное, когда целовал невесту, то у нее оказались такие длинные усищи, что у него запершило в горле...

- Кто там живой! Дайте квасу! - крикнул он. - Приснится же такая мерзость!

Облегченно вздохнув, почесывая волосатую грудь, он начал вспоминать события вчерашнего дня. После кутежа в трактире "Урал" бешено гонял рысака по городу, потом плясали в номерах Коробкова с девками... "Срам-то какой, помилуй бог; вот был бы жив родитель да узнал... Слышал там разговор, что Пелагеюшка наняла нового конторщика, ну и бог с ней, может, успокоится... Никак этому ходячему гробу-бухгалтеру дал сто рублей, дурак старый, но тот умен, черт, хотя и тощеват, такие бумаги пишет - молитвы!"

Дверь в спальню тихо отворилась. Вместо прислуги с квасом на пороге в запыленном дорожном макинтоше стоял Родион.

- Здравствуйте, папаша. Не ожидали, что так скоро вернусь?

- Я квасу жду... Здравствуй. - Предчувствуя что-то неладное, Матвей Никитич опустил босые ноги на ковер, поскреб еще сильные покатые плечи и, со свистом откашлявшись, приглушенно спросил:

- Почему скоро?

- Утешительного привез мало, - хмуро ответил Родион, с беспокойством посматривая на всклокоченного отца. - Не вышло наше дело, папаша...

Буянов рывком отбросил спустившееся на пол тяжелое стеганое одеяло и сжал угол его в кулаке.

- Что ты, подлец, говоришь? Что ты мелешь? А ну-ка, повтори! - шептал он, дико вращая воспаленными глазами.

Родиону даже жутко стало от этого взгляда.

- Опоздали, - сказал он коротко, стараясь сдержать дрожь в опущенных пальцах. Отец был страшен.

- Как опоздали? Кто опоздал?.. Как это не вышло, сукин ты сын?! исступленно заорал Буянов и, комкая в руках одеяло, швырнул его в сына, потом вскочил, как поднятый из берлоги зверь, лохматый и гневный.

Поймав одеяло на лету, Родион попятился к двери, нажав задом филенки, выскочил в другую комнату и повернул торчавший в замке ключ.

- Убью-у-у! Ограбил! Разорил! - во всю мочь барабанил Матвей Никитич в запертую дверь. Послышался грохот брошенного стула, жалобный звон разбитых бронзовых настольных часов. Потом все затихло. Очевидно, первый порыв буйства прошел. Матвей Никитич, утихомирившись, просящим голосом крикнул: - Отопри же, дурак!

- В таком виде, папаша, с вами говорить нельзя. Изувечить можете...

- И изувечу! - пообещал Буянов. - Этакое дело упустил! Боже ж мой! Отца в пух и прах разорил! Да тебя, подлеца, четвертовать мало!