Николай Данилевский - Россия и Европа

Видя свою жизненную задачу в том, чтобы радикально реформировать христианство, облечь его в современную форму, сделать всеобщим достоянием, В. С. Соловьев выдвинул проект "вселенской теократии" - всемирного политически и религиозно единого человеческого сообщества, основанного на соединении монархической (российский абсолютизм), римско-католической (Западная Европа во главе с папой) и пророческой властей. Выступая за синтез "начал западного и восточного христианского мира", Вл. Соловьев писал Е. Н. Трубецкой, "вышел из славянофильского лагеря и стал выдвигать ту сторону истины, которая заключалась в западничестве"[15].

Разумеется, идейная эволюция взглядов Вл. Соловьева на историческое предназначение России не могла пройти мимо внимания Н. Я. Данилевского. Незадолго до смерти он написал статью "Г. Владимир Соловьев о православии и католицизме", в которой решительно возражал против мысли, что для решения задачи соединения церквей русский народ должен осуществить "великий акт самоотречения, духовного самопожертвования" и таким образом продолжить совершенное им ранее "в иных, более низких сферах деятельности" - при "призвании варягов" и при Петре I. Думается, что, вряд ли чуждый всякой мистики, автор "России и Европы" с одобрением отнесся и к соловьевскому пониманию богословской идеи Софии, которая, по мысли Соловьева, "есть одушевленное единство народов", воплощенное в телесной форме в виде преобразованной церкви и объединенного человечества. Ученый-естествоиспытатель и трезвый политик, Данилевский мог отнестись только отрицательно к попытке подчинить природный и социальный процесс надприродным и надистори-ческим целям. И уж в любом случае Данилевский отвергал мысль о том, что в интересах достижения "вселенской" задачи - создания всемирного человеческого сообщества - следует пожертвовать славянским (русским) культурно-историческим типом.

После смерти Н. Я. Данилевского вопрос об отношении общечеловеческого к народному (национально-русскому) стал стержневым пунктом той полемики, которая в течение ряда лет велась на страницах "Вестника Европы" и "Русского вестника" между В. С. Соловьевым и Н. Н. Страховым. Если последний отстаивал позиции Данилевского по этому судьбоносному для России вопросу, то Вл. Соловьев придерживался прямо противоположных позиций. В письме своему оппоненту он называл книгу Данилевского "кораном всех мерзавцев и глупцов, хотящих погубить Россию и уготовить путь грядущему антихристу". Философ был уверен в своей конечной правоте: "В этом споре из-за "России и Европы" последнее слово во всяком случае должно остаться за мной - так написано на звездах"[16].

Светила не обманули В. С. Соловьева. Хотя философ в конце жизни отошел от веры в благополучную реализацию идеи богочеловечества(об этом говорит его последнее крупное сочинение "Три разговора"), во многом соловьевский прогноз в отношении России оправдался: спустя полвека после выхода в свет "России и Европы" вставшие у кормила государственной власти идеологи "мировой революции" и интернациональной "пролетарской культуры" сделали все возможное для проведения в жизнь программы "национального самоотречения" - и именно в интересах достижения "вселенской" (хотя, конечно, не общехристианской, как у Вл. Соловьева) задачи. Они постарались не оставить ни одного шанса на выживание славянскому (русскому) культурно-историческому типу. Свидетельство тому - тысячи уничтоженных храмов, избиение русской интеллигенции, антирусский геноцид, осуществленный под именем коллективизации, и многое другое. Ряд влиятельных деятелей новой власти вообще не признавал за Россией сколько-нибудь серьезного культурного значения. Таких взглядов, в частности, придерживался Л. Д. Троцкий, который, по словам современного западного историка Дж. Хафа, "проявлял особое рвение в своем стремлении доказать ничтожность русского вклада в цивилизацию"[17]. В своей истории Октябрьской революции Троцкий писал о том, что Россия "приговорена самой природой на долгую отсталость", что дореволюционная культура России "являлась лишь поверхностной имитацией высших западных моделей и ничего не внесла в сокровищницу человечества"[18].

Разумеется, в этих общественных условиях нечего было и рассчитывать на сколько-нибудь непредвзятый подход к книге Данилевского. Авторы 20-х гг.- и в их числе такие влиятельные члены Коммунистической академии, как М. Н. Покровский и А. М. Деборин (Иоффе),- обрушивали на труд русского мыслителя обвинения в проповеди великодержавного шовинизма и национальной исключительности, идеализме и поповщине, монархизме и других смертных грехах. В статье о Н. Я. Данилевском, помещенной в 20 томе Большой Советской Энциклопедии (М., 1930), говорилось о том, что "Россия и Европа" является "развернутой системой реакционного великодержавного национализма, полностью отражая классовое мировоззрение российских дворян-крепостников пореформенной эпохи". В полном противоречии со взглядами Данилевского, отвергавшего деление народов на высшие и низшие, ему приписывалось суждение о существовании "избранных" народов ("могущих стать культурно-историческими типами") и других, не способных к этому, являющихся "лишь "навозом истории"". О человеке, считавшем день 19 февраля 1861 г. "великим днем", когда наконец совершилось "святое действие" - освобождение крестьян, анонимный автор статьи писал как о закоренелом крепостнике, для которого "крепостнический режим - идеал общественного строя". В целом теория Данилевского о культурно-исторических типах оценивалась как "глубоко реакционное оправдание и восхваление колониального насилия и угнетения".