Константин Феоктистов - Траектория жизни

Может быть, элемент самообольщения и самодовольства был присущ и мне. Во всяком случае, в первые годы работы мои товарищи в новогодних стенгазетах (которые приходили рассматривать со всего КБ) регулярно изображали меня на мостике нашего корабля (то сверхмощного, то почти развалившегося), за штурвалом. Но на этой же карикатуре было видно, что штурвал штурвалом, а либо руль заклинен, либо прибит досками к корме, либо корабль намертво прикреплен к причалу: все та же обидная мысль Тихонравова. Я вообще подозреваю, что был у моих товарищей любимой мишенью для упражнений в остроумии.

Самые близкие и дорогие мне люди - это мои товарищи, с которыми работал все эти годы. Это не только те, кто непосредственно подчинялся мне и работал в моей группе, моем отделе или отделах, а и многие другие, с которыми спорил и обсуждал выбор целей, решений, последовательность действий, схемы работы приборов, узлов конструкции, уговаривал взяться за какое-то новое и непонятное, часто и мне самому, дело, разработку. Было обидно замечать, что подавляющее большинство из них, как мне кажется, относилось ко мне, мягко говоря, отрицательно. Хотя в какой-то мере и было понятно почему. Ну хотя бы потому, что многими из них я воспринимался как начальство. Ну а кто любит начальство? Любить начальство противоестественно. Но если бы только поэтому! Рабочая обстановка для меня всегда была средой, в которой я чувствовал себя как рыба в воде, то есть я растворялся в ней, был очень раскованным, открытым, говорил и действовал весьма импульсивно, направо и налево рассыпал какие-то, только что пришедшие в голову, непродуманные идеи, суждения, "указания", советы, оценки (среди которых чаще всего звучало "бред" или почему-то "бред собачий"). А в таком раскованном состоянии, когда человек не контролирует каждое свое слово, движение души и мысли, он, как правило, говорит много глупостей. И это в первую очередь бросается в глаза окружающим. И поэтому, как мне кажется, самые близкие ко мне люди подтрунивали надо мной и, боюсь, считали меня дураком, наверное, рассказывали обо мне анекдоты. И самое обидное: не без оснований. Это меня расстраивало. То, что с начальством у меня отношения складывались перманентно отвратительные (кроме разве только Белоусова и Тихонравова), совершенно не трогало: на это имелись основания. И глупости говорил, и требовал, и "лягал" их при первой возможности. Тут все было нормально и закономерно, и ничего огорчительного в этом не было (разве что постоянное чувство опасности). А вот то, что самые близкие и дорогие мне бойцы за наше дело и друзья все больше от меня отдаляются, что между нами чуть ли не воздвигается стена, воспринималось тяжело. Остальное было не столь существенно.

ЗЕМЛЯ В ИЛЛЮМИНАТОРЕ

В КБ эту идею предложил Королев. Однажды в разговоре он спросил: "А что, разве нельзя в спускаемый аппарат "Востока" двух или даже трех космонавтов поместить?" Я ответил, что невозможно. Прежде всего потому, что уже апробированную схему посадки с катапультированием и приземлением экипажа на своих парашютах применить было нельзя. Габариты не позволяли поместить в спускаемый аппарат более одного катапультируемого кресла.

Но посадка была не главной проблемой. В то время группа авиационных инженеров во главе с Северным и Ткачевым вела отработку схемы мягкой посадки корабля. Мягкой - за счет использования тормозного порохового двигателя, укрепленного на стренгах посадочного парашюта, включаемого перед касанием аппарата поверхности Земли. Так что появлялась возможность разместить в спускаемом аппарате до трех человек и осуществлять их приземление внутри спускаемого аппарата. Но как решить проблему аварийного спасения двух или трех космонавтов на старте и хотя бы в начальной фазе полета носителя? Даже если бы удалось разместить в спускаемом аппарате двух или трех человек в катапультных креслах, то врезать в оболочку шара ни два, ни даже один дополнительный люк для катапультирования невозможно. А следовательно, невозможно было бы обеспечить спасение экипажа в случае аварии ракеты на старте или на начальной фазе полета. Ведь нужны были еще два отстреливаемых люка для основной и запасной парашютных систем.

Тогда Королев отступился. Потом он еще два-три раза возвращался к этому вопросу, и снова приходилось его убеждать, что ничего хорошего из этого не получится. Да и зачем? Мы уже вели разработку нового корабля "Союз", который мог обеспечить полет на орбиту экипажа до трех человек и при этом должен был обладать вполне приличной системой спасения экипажа в случае аварии ракеты на любом участке полета. Что ему не давало покоя? Может быть, то, что американцы в это время работали над двухместным "Джемини"? А может быть, он не верил, что мы сможем сделать корабль "Союз"? Или к нему сверху (Хрущев?) приставали? Ходили потом такие разговоры. Но от самого С.П. я об этом не слышал. Или ему просто хотелось "внести собственный вклад"? Возможно, Сергей Никитович Хрущев сможет что-то сказать об этом. Но скорее всего, мы так и не узнаем, в чем дело. Но Королев не был бы самим собою, если бы отступился.