Гульельмо Ферреро - Величие и падение Рима. Том 1. Создание империи

Но каким образом могла двигаться огромная машина империи при непрочной помощи коллегий римских рабочих и челяди трех лиц, столь не похожих друг на друга? Превосходили ли триумвиры своих сограждан до такой степени, что безнаказанно могли разделить между собою эту огромную империю, наследие стольких поколений? Для ответа мы должны обратиться к их характеристикам.

Помпей был умный вельможа, вполне довольный своими почестями, своим огромным богатством, своей неожиданной страстью, явившейся у него уже в зрелом возрасте, к молодой и прекрасной Юлии; вельможа, убежденный, что он великий человек, готовый согласиться управлять миром при условии, что это не будет мешать его привычкам и его удовольствиям.

Красс был человек более твердый и более упрямый, честолюбец, ненасытный во власти и богатстве. Не довольствуясь обладанием столькими рабами, домами, кредитом, таким большим количеством золота, столькими землями, рудниками, он снова замышлял свои старые проекты о великом военном предприятии, которое сделало бы его равным Лукуллу и Помпею и вознаградило бы его за неудачи последних лет. Но вне своей семьи это был ужасный эгоист, менее занимавшийся порядком или беспорядком в империи, чем здоровьем своих детей или мелкой ошибкой в своих частных счетах.

Что касается Цезаря, то никто не мог произнести тогда о нем беспристрастного суждения. Этот патриций, имевший такой прекрасный литературный талант, чудно говоривший и писавший, изучавший и быстро усваивавший столько вещей, от астрономии до стратегии, и выступивший на политическую арену с умеренностью и здравым смыслом, обманул потом надежды всех серьезных людей. Он^внес столько цинизма в политику, делая огромные долги, продаваясь, меняя каждый день свою программу и идеи, впутав в политику женские интриги, возбуждая бедных против богатых и знатных, что все были настороже. Разве он, вождь партии бедняков, стремившийся положить конец злоупотреблениям крупных капиталистов, не осмелился продаться им в одном из наиболее двусмысленных дел своего времени — в деле о понижении откупной платы за азиатские подати? И такой-то несерьезный человек готовился ехать в Галлию, вести там войны и производить завоевания! У него не было никакой практики: все в Риме знали, что у него не было даже крепкого здоровья, что он очень нежен, болезнен и подвержен падучей болезни. Современники, видевшие во всех событиях дело небольшого числа людей, не могли объяснить себе, как события, так сказать, роковым образом отвратили Цезаря от его самых мудрых намерений, от его самых прекрасных проектов, от его самых высоких стремлений. Этот человек, которого почти все современные историки так искренне рассматривают как решившего с юных лет завоевать мир и жизнь которого они описывают как сознательное усилие, обдуманное и направленное к верховной цели столь неизмеримого честолюбия, напротив, был до этих пор более всякого другого человека своего времени игрушкой событий; он постоянно был принужден ими действовать противно своим намерениям. Одаренный удивительным научным и артистическим умом, полный воображения, деятельности, честолюбия, он даже в политике всегда искал силы и красоты, гармонии и равновесия. Выступая в качестве вождя демократии, состоявшей из выдающихся и образованных людей, он действительно думал быть римским Периклом, приготовлявшимся к управлению обширной империей изучением в школах красноречия, искусства и изящества. Но бедность его фамилии и прогресс политического индифферентизма в высших классах разрушили его прекрасный проект. Чтобы выдвинуться, он должен был войти в долги, потом, когда демократия изменилась в демагогию, продался Крассу. Он навлек на себя ненависть знати и, безжалостно преследуемый, вынужден был защищаться, заискивать расположения бедных классов, прибегать к всевозможным средствам, чтобы добыть деньги и, наконец, путем последовательных падений сделался политиканом, демагогом и деловым человеком. Живой и впечатлительный, он в бешенстве борьбы много раз доходил до потери своей умеренности, до жестокого преследования своих врагов, до скандальной наглости. Однако он никогда не позволял себе окончательно увлечься. Он всегда умел удержаться в тот момент, когда рисковал уступить невозвратному безумию; столь сильны были в нем благоразумные и умеренные инстинкты даже посреди волнений этой беспокойной эпохи.