Василий Сойма - ЗАПРЕЩЕННЫЙ СТАЛИН

Как же случилось, что меня зачислили в банду фашистских убийц?

В 1935 году я проездом с Дальнего Востока в Запорожье остановился у Дрейцера — в то время он был членом ВКП(б), носил ордена и являлся зам. начальника Криворожского строительства. Он по телефону мне сообщил, что у него гостил Туровский, который только что уехал, и что сам Дрейцер тоже через 1–2 дня уезжает, поэтому мне можно будет остановиться у него на квартире. Я так и сделал. С Дрейцером мы виделись мало, говорили о работе: я — о своей, он — о своей, и все. С тех пор я его не видел, и уже в тюрьме на очной ставке я от него услышал, что якобы я сам предложил свои услуги для Вашего убийства.

Эту троцкистскую клевету я не могу опровергнуть, все заявления о нелепости чудовищной клеветы, все мои заявления о нелепости чудовищной клеветы, все мои просьбы расследовать обстоятельства моих разговоров ни к чему не привели. Скоро будет суд. По-видимому, меня расстреляют, ибо у меня нет возможности доказать, что никаких контрреволюционных дел у меня с Дрейцером не было.

Может быть, через несколько лет все же троцкисты скажут, зачем оболгали невинного человека, и вот тогда, когда раскроется действительная правда, я Вас прошу восстановить моей семье честное имя. Простите за марание, больше не дают бумаги.

21. VIII-36 г. Кузьмичев».

Так писал мне господин Кузьмичев 21 августа 1936 года. А вот этот же господин показал на допросе в Наркомвнуделе 1 сентября, стало быть, ровно через 10 дней после этого письма.

Вопрос следователя: «Что вами было практически сделано для подготовки террористического акта над Ворошиловым в осуществление полученного задания от Дрейцера в феврале 1935 года?»

Я очень извиняюсь, товарищи, что вынужден тут занимать вас своей персоной. Читаю это просто для того, чтобы полнее охарактеризовать этого субъекта.

Голоса.Правильно.

Ворошилов.Вот как Кузьмичев, добровольно взявший на себя выполнение теракта, отвечает на этот вопрос следователя:

«На маневрах в поле с Ворошиловым мне встретиться не удалось, так как наша часть стояла в районе Белой Церкви, а маневры проходили за Киевом, в направлении города Коростень. Поэтому совершение теракта пришлось отложить до разбора маневров, где предполагалось присутствие Ворошилова».

«Где происходил разбор маневров?»

«В Киевском театре оперы и балета», — отвечает Кузьмичев.

«Каким образом вы попали в театр?» — спрашивает Кузьмичева следователь.

Кузьмичев отвечает: «Прилетев в Киев на самолете, я узнал о том, что билетов для нашей части нет. Комендант театра предложил занять свободные места сзади. Так как я намерен был совершить террористический акт над Ворошиловым во время разбора, я принял меры к подысканию места поближе к сцене, где на трибуне после Якира выступал Ворошилов. Встретив Туровского, я попросил достать мне билет. Через несколько минут Туровский дал мне билет в ложу».

Дальше его спрашивают: «На каком расстоянии вы находились от трибуны?» Кузьмичев отвечает: «Метрах в 15-ти, не больше». И вслед за этим он рассказывает, из какого револьвера должен был стрелять, почему он не стрелял — потому что якобы ему помешали, потому что все присутствующие в ложе его знали, что впереди две ложи были заняты военными атташе и иностранными гостями…

Косиор.Она несколько сзади, эта ложа.

Ворошилов.Да, она сзади, и эти две ложи с иностранными гостями несколько заслоняли ложу, в которой разместился этот «стрелок».

Вот, товарищи, облик одного из этих мерзких типов. Когда я впервые прочитал это письмо Кузьмичева, то невольно подумал: может быть, и в самом деле человека оговорили, может быть, парень невиновен. А всего лишь через 10 дней этот предатель пространно излагает, как он проводил свою гнусную работу, как он подготовлял теракты. А разве он рассказал все, разве он до конца вскрыл свою гадкую и предательскую работу? Конечно, нет.

Вот другой тип — Шмидт Дмитрий; этот уже в «генеральском чине», комдив. Он тоже написал мне и тоже апеллирует к моим чувствам.

Вот его письмо.

«Дорогой Климентий Ефремович! Меня арестовали и предъявили чудовищные обвинения, якобы я троцкист. Я клянусь Вам всем для меня дорогим — партией, Красной Армией, что я ни на одну миллионную не имею вины, что всей своей кровью, всеми мыслями принадлежу и отдан только делу партии, делу Сталина. Разберитесь, мой родной, сохраните меня для будущих тяжелых боев под Вашим начальством».