Альберт Вандаль - Второй брак Наполеона. Упадок союза

Какая разница с речами, полными нежности и преданности, приходившими из Вены! Мужественно покорившись необходимости принести жертву, австрийский двор задался целью получить от этого дела и почести, и пользу, прибегая ради этого к самой изысканной предупредительности, а нация сумела превосходно понять намерения своего двора и помогала ему со свойственной ей приветливостью. За несколько дней до приезда маршала Бертье выяснилось, что празднества по случаю бракосочетания не будут носить характер исключительно официальный, – а “поистине будут национальными”. – “Каждый занят ими так, как будто дело идет о свадьбе в собственной семье”, [408]– писал Отто. Не было обывателя, который не постарался бы украсить своего дома, не принял бы участия в приготовлениях к приему и не делал этого с увлечением. Император Франц пожелал сам всем распоряжаться, всем руководить, и хлопотал ужасно. Он высказывал то удовольствие, то опасения, что что-нибудь да будет не так. “Давно не видали его таким довольным, возбужденным и занятым”. [409]По приезде маршала начался целый ряд достопамятных и блестящих сцен – торжественный въезд чрезвычайного посла, церемониал данных ему аудиенций, прием эрцгерцогиней депутаций, прибывших со всех концов монархии, наконец, брак по уполномочию, причем представителем императора французов был эрцгерцог Карл. И что особенно поражало на этих торжествах, – не толпа зрителей и веселые лица, не блеск и невероятное разнообразие костюмов и мундиров, не небывалая роскошь нарядов дам, которые гнулись “под тяжестью брильянтов и жемчуга”, [410]не величие и блеск высшего тона, свойственного австрийскому дому, – поражало то утонченное и трогательное внимание к императору французов, в которое члены высочайшей семьи и двора, казалось, влагали всю свою душу. В французском официальном извещении Бертье был назван “товарищем императора, человеком, которого он удостаивает называть своим другом”. [411]Это качество, более чем его звание владетельного князя и вицеконнетабля, доставило ему самые лестные прерогативы. Дамы из высшей знати “первыми делали ему визит – почет, которым никогда, быть может, не пользовался в Вене ни один иностранный государь”. [412]Эрцгерцоги уступали ему дорогу, и когда он извинялся, что идет впереди них, они с чарующей простотой делали вид, что забывают различие происхождения, ссылались на общность карьеры, гордились тем, что и они тоже солдаты, и говорили, что смотрят на маршала, как на своего старшего. “Мы тоже военные, – говорили они, – а вы старший между нами” [413]. Несмотря на свою нелюбовь к Франции, императрица, мачеха Марии-Луизы, сумела взять себя в руки и была любезна. Что же касается императора, то он ничуть не сомневался в счастье, выпавшем на долю “его горячо любимой дочери”. Он думал, что перед обоими народами открывается будущее, полное согласия и благоденствия; выражал надежду, что впоследствии узы окрепнут еще более, и его слова приобретали особое значение, благодаря тону и улыбке, с которыми они говорились, благодаря “чему-то задушевному и сердечному”, [414]что было в нем самом и что объясняло его стойкую популярность. Даже Мария-Луиза, поборов присущую невестам застенчивость, сумела скромно вставить свое замечание. На одном обеде-гала она сказала графу Отто, сидевшему по правую ее руку, что хочет быть преданной и послушной женой. Она дала понять, что не требует ничего особенного, что просит только о невинных развлечениях, о позволении усовершенствовать свой талант в музыке и живописи, говоря, “что для нее все хорошо, что она сумеет приноровиться ко всякому образу жизни, что будет сообразоваться с жизнью Его Величества и желает только одного – понравиться ему” [415].

Наполеон не был нечувствителен к такому вниманию. Он очень ценил предупредительность древних дворов, которые до сих пор только по необходимости терпели его в ряду королей, но не признавали его членом своей семьи. Довольный Австрией, он не захотел остаться у ней в долгу. В ожидании приезда эрцгерцогини и оказания ей почестей, он начал всячески отличать, как аккредитованных представителей, так и лиц, не занимающих официального положения, которых Австрия держала при нем, т. е. князя Шварценберга и графиню Меттерних. Он выразил желание, чтобы с этих пор посланник сопровождал его на охоту – это была исключительная, завидная милость. В Тюльери Шварценберг и графиня Меттерних были допущены на интимные собрания, на вечера, которые бывали в малых апартаментах; иначе говоря, введены были в семейный круг императора. На этих собраниях Наполеон расспрашивал их о своей невесте, читал вместе с ними полученные из Вены письма, обходился с ними не как с иностранцами, имеющими право на почет, а скорее, как с людьми, ему близкими и пользующимися его доверием. [416]