Альберт Вандаль - Разрыв франко-русского союза

Однако на север от Вильны, в районе, где Ней и Удино действовали против Багговута и Витгенштейна, где стоявшие друг против друга французские и русские корпуса постоянно приходили в соприкосновение, не обнаруживая своих сил, имело место несколько отдельных схваток, несколько горячих аванпостных дел. Обе стороны дрались храбро, но без ожесточения. Французы и русские, между которыми не стояла ни традиционная вражда, ни оскорбления, нанесенные народом народу, не вошли еще во вкус борьбы, не успели воспылать, друг к другу ненавистью [646]. 28 июня у герцога Реджио была стычка с стоявшим в окрестностях Вилькомира корпусом Витгенштейна. Невзирая на то, что у герцога кроме кавалерии была только одна дивизия пехоты, он энергично схватился с неприятелем, убил и взял в плен несколько сот человек и оттеснил его на большое расстояние, не причинив, однако, серьезного вреда. Император поздравил командира и войска 2-го корпуса. Но какое значение могло иметь для него, мечтавшего о втором Аустерлице или Фридланде, или, по меньшей мере, Абенсберге и Экмюле, эта блестящее авангардное дело. Всем офицерам, являвшимся к нему с донесениями, он прежде всего задавал вопрос; “Сколько пленных?”. [647]Ответы вовсе не отвечали его желаниям. Ему сообщалось, что было подобрано несколько человек отсталых, несколько дезертиров, захвачено несколько заблудившихся отрядов и обозов. Этим и ограничивалась наша добыча, и император тщетно ждал тех колонн обезоруженного неприятеля, тех бесконечных рядов артиллерийских обозов, тех охапок захваченных знамен, которые некогда представляли ему при возвращении с поля сражения его солдаты.

Чтобы обновить нравственное состояние своей армии, а главное, чтобы поднять против России литовских поляков, ему необходимы были трофеи, блестящие бюллетени о победах. Несмотря на то, что им были пущены в ход всевозможные средства, чтобы вызвать и разжечь энтузиазм, поведение населения ничуть не оправдывало его ожиданий. Чтобы заставить почетных жителей Вильны выступить на сцену, чтобы убедить их дать свое имя и принять участие в рискованном деле, пришлось разыскивать их по домам, вербовать одного за другим, упрашивать, чтобы они примкнули к нам, почти силой добиваться их содействия. В селах у каждого класса населения были свои причины к недоверию. Буйства наших солдат и разбои немецких союзников приводили в отчаяние крестьян, убегавших и притаившихся в лесах при нашем приближении. Чтобы вернуть их в села и примирить с собой, Наполеон обещал им личную свободу, отмену крепостного права; но эти обещания восстанавливали против него вельмож, крупных помещиков, рабовладельцев. Несмотря на все это, большинство знати хорошо относилось к Наполеону, но упорное сомнение относительно его истинных намерений насчет Польши, затем неуверенность в успехе его оружия и боязнь мщения русских сдерживали порыв их сердец. [648]Все, что происходило в Литве – подготовка народного самоуправления, образование временного правительства, набор местной милиции – все это было делом немногих вельмож, с давних пор преданных нашему делу и уже скомпрометированных в глазах неприятеля. Народ вяло следовал за ними и ни разу не выступил по собственному почину. Император видел преданных ему отдельных лиц, но не общее движение; людей, но не нацию. Он дважды ошибся в своих расчетах: армия царя, ускользнув от него без боя, разрушила его первоначальные планы; русская Польша поднялась только наполовину и не оказывала ему решительного содействия. За разочарованием в военном деле наступило разочарование в деле политики.

Тогда Наполеон решил принять Балашова и вытребовал его в свою главную квартиру. За неимением других трофеев он хотел представить полякам его; ибо армия и население могли думать, что посол царя приехал в роли просителя; что его присутствие указывает на то, что Россия еще до борьбы признает себя побежденной. 30 июня Балашова привезли опять в Вильну. Его поместили в дом принца Невшательского, где принц просил его “быть, как у себя дома” [649], и где его предупредили, что император тотчас же даст ему аудиенцию.

Фиктивные переговоры, инициативу которых взял на себя Александр, могли привести только к безрезультатным препирательством о старых недоразумениях. Если бы Наполеон согласился на условия своего противника, поставленные в выражениях, не подлежащих обсуждению, если бы отвел свои войска обратно в Неман, он тем самым нанес бы смертельный удар не одной своей гордости. Признаваясь перед всем миром в своем бессилии, выставляя на вид свою ошибку, он разрушил бы свой престиж, подорвал бы обаяние, которое приковывало к его судьбе столько народов; поощрил бы русских к обороне, а Европу к восстанию. Не подлежит сомнению, что мысль об отступлении даже не промелькнула в его уме. Неудачное начало кампании, несомненно, огорчало его. Он часто бывал “серьезен, озабочен, мрачен” [650]; но трудности не могли сломить его; наоборот, они еще более воодушевляли его львиное сердце, а успешность, с какой русские ускользали от него, подстрекала его еще настойчивее преследовать их, еще более стремиться овладеть этой добычей. Даже предполагая, что Александр, отказавшись от своих предварительных требований, согласится ввиду появления наших войск на его территории вести переговоры; что он впредь будет уважать законы континентальной блокады и будет действовать против англичан согласно нашим требованиям, эта сделка, которую император принял бы во всякое другое время, теперь не удовлетворила его. В присутствии Бертье, Коленкура и Бессьера он, не стесняясь, сказал; Александр издевается надо мной. Не думает ли он, что я пришел в Вильну за тем, чтобы начать переговоры о торговых договорах? Нужно покончить с этим северным колоссом, нужно отбросить его и поставить между ним и цивилизованным миром Польшу, Пусть русские принимают англичан в Архангельске – на это я согласен; но Балтийское море должно быть для них закрыто... Прошло то время, когда Екатерина заставляла дрожать Людовика XV, и одновременно с тем, заставляла славословить себя во всех парижских листках. Со времени Эрфурта Александр слишком зазнался. Приобретение Финляндии вскружило ему голову. Если ему нужны победы, пусть сражается с персами, но пусть не вмешивается в дела Европы. Цивилизация не может иметь ничего общего с этими жителями Севера”. [651]