Валерий Сойфер - Власть и наука

В другой статье Лысенко продолжал настаивать на том, что критики намеренно извращали результаты, и требовал привлечь их к ответу:

"Совершенно недопустимо, прямо скажу, недостойным является выпад… обвинение нас в жульничестве, в подтасовке опытных материалов, на основе которых правительственные органы планировали агроприем на миллионах гектаров… Этот вопрос заслуживает специального разбора… необходимо выяснить, кто лжет в этом деле. Сотрудники руководимого мною института или авторы статьи, а также, что их побуждает это делать" (137).

Такому же обругиванию подверглись другие критики. Физиолог растений М. Х. Чайлахян, вслед за американцами С. Адамсом и Р. Клэйгсом, опубликовал в 1933–1934 годах серию статей, в которых расширил понятие яровизации, он же заметил, что длительность разных стадий развития растений меняется при варьировании длины светового дня и тем показал, что явление яровизации следует понимать гораздо шире, чем его трактует Лысенко. В адрес Чайлахяна — серьезного и продуктивного ученого15 прозвучала команда упреждения: оказывается, он неправильно поставил опыты и не смог их даже объяснить, как надо (138). Лысенко взялся учить Чайлахяна:

"Факты, полученные в экспериментальной обстановке, никогда нельзя обходить, но нельзя также исходить только из них. Исследователь, кроме глубокого знания своего раздела работы и знания смежных областей науки, должен еще уметь работать, уметь заканчивать свою работу, уметь проверять свои выводы на практике" (139).

Сразу за этим поучением шел абзац, который был рассчитан на то, чтобы навести читателей на мысль о злонамеренности Чайлахяна — он, дескать, не просто ошибся, потому что не умел ни работать, ни верные выводы из работы делать, — а намеренно, во враждебных целях выставил порочный вывод:

"Проверка своих выводов, на основе которых автор будет дальше двигаться в своих теоретических построениях, исследователям буржуазной биологической науки недоступна по самой природе капиталистического сельского хозяйства. Поэтому буржуазная агронаука и не знала, какие же выводы, подчас диаметрально противоположные, объективны, более достоверны… Выводы, которые не дают руководства к действию, у нас не считаются научными, хотя бы эти выводы и давались "людьми науки"" (140).

Ставя уничижительные кавычки у слов "людьми науки", Лысенко к тому же давал понять, что такие как Чайлахян — не только буржуазные извращенцы, но и к науке отношения не имеют.

Не стоит поэтому удивляться, что через несколько месяцев в редактируемом Лысенко и Презентом журнале "Яровизация" появилась совсем уж разнузданная по тону статья двух аспирантов Лысенко — А. А. Авакьяна (позже он подписывался в русской печати как Авакян) и А. Х. Таги-Заде (141), в которой Чайлахяна непрофессионально, но яростно ругали.

А как только академик Мейстер выступил со спокойной статьей "Несколько критических замечаний" (142) по поводу предложений Лысенко и Презента изменить научные принципы семеноводства, то Презент не просто отверг всякую критику, но обозвал сорта и новые формы, полученные самим Мейстером — выдающимся селекционером своего времени, "уродцами", осыпал оскорблениями Мейстера и как ученого и как человека (143). Эти нападки привели к тому, что защита докторской диссертации Чайлахяна в Институте генетики АН СССР была отменена директором института Н. И. Вавиловым и задержана на долгое время,

Крепко досталось и профессору Антону Романовичу Жебраку — крупнейшему советскому специалисту в области генетики растений, который в рукописной статье "Генетика и теория стадийного развития растений" (144) указал на теоретические ошибки Лысенко и Презента. В ответ Жебрака обвинили не просто в искажении истины и научной безграмотности, но и в незнании русского языка: "Хромает, хромает у вас грамматика, не годитесь вы в учителя последней… Сочувствуем вам, проф. Жебрак, но опять же помочь ничем не можем" (145), в скудоумии: "…цитату он [Жебрак] не только не понял, но и не дочитал. Впрочем, может быть, и дочитал. Иногда, ведь, и это некоторым не помогает" (146), и даже в самом страшном грехе в условиях политических репрессий в СССР в те годы — в аполитичности и сочувствии международному фашизму (147). Статья кончалась словами, которые не встречались раньше в научной литературе вообще:

"Эх, профессор Жебрак! Наш вам совет: не беритесь вы за международные темы.

С вашей генетикой это вас к добру не приведет" (148).

С помощью отлично налаженной советской пропагандистской машины Лысенко быстро прославился, стал наиболее популярным героем советского истеблишмента. Из года в год его имя не сходило со страниц плакатов, газет, журналов.