Дмитрий Калюжный - Забытая история русской революции. От Александра I до Владимира Путина

Такое решение делает всю систему устойчивой, а элементарной эволюционирующей единицей оказывается не отдельная особь, а популяция в целом.

Так вот, перед социальными системами стоят те же задачи, что и перед любой информационной системой, и мы можем легко проследить здесь действие эволюционных законов. Например, сельское население – наиболее консервативный элемент общества; крестьяне «отвечают» за память из прошлого в будущее. (Если крестьян свести на нет, их место займут другие – те, кто производит основной продукт страны, кто позволяет ей выживать.) А новая информация поступает в систему через элиту, которая «руководит» движением из настоящего в будущее.

Без элиты никак нельзя. Если мы в полемических целях и ругаем ее за жадность и непоследовательность, то все же понимаем, что без нее никакое развитие невозможно. Проблема с русской элитой в том, что ее надо уметь «держать в кулаке». Даже, простите за намек, «в ежовых рукавицах». Оставаясь без узды, она мгновенно начинает переводить ресурс страны на свое собственное содержание, а задач, возложенных на нее эволюцией, не решает.

Политолог А. Дугин отмечает любопытную социологическую закономерность: все крупные народные бунты и восстания, попавшие в летописи, происходили, как правило, в период ослабления центральной государственной власти – либо из-за борьбы властных аристократических группировок друг с другом, либо из-за столкновения различных идеологических течений. Практически нет ни одной революции, ни одного политического переворота или восстания (формально «народного»), за которыми не стояли бы представители элиты. А если вождь народного восстания сам происходит из низов, он, как правило, вооружается мифом о своем избранничестве, часто – о царском происхождении (например, донской казак Емельян Пугачев, поднявший в августе 1773 года восстание яицких казаков, выступал под именем императора Петра III).

С другой стороны, жизнь народа остается «за кадром», хотя количественно он в большинстве. Занимаясь историей, этот перекос обязательно надо учитывать. Народ, именуя его массами, упоминают (особенно марксистские историки), но он всегда и во всех описаниях выступает как фон, поддерживающий элитарного героя; в крайнем случае, массы выдвигают героя из своей толщи. Это можно понять, поскольку народ – масса консервативная, косная, сама себя массой не осознающая. Однако даже если каждый представитель «толпы» воспринимает массу себе подобных как некое продолжение элиты, на деле эта элита есть продолжение народа со своими специфическими функциями. Элита, оставшаяся без народа (пример: дворянская эмиграция после 1917 года), немедленно перестает быть таковой, сливаясь с массой.

Короче, история и как летописание, и как наука концентрирует свое внимание на элите. «История элит, ее диалектика, ее исторический выбор, ее эволюция или инволюция была синонимом истории народов, государств, культур, обществ», – пишет А. Дугин. А происходит это оттого, что именно на уровне элит проявляются основные трения, которые приводят к общественным катаклизмам. Но нам не раз уже приходилось пояснять, [4]что причина катаклизмов – не в деятельности людей, а в неравновесности динамических систем в периоды хаотизации, – в системах же основную часть составляют массы.

Характерно, что те исторические школы и направления, которые видят в качестве основных двигателей истории материально-хозяйственные факторы, связанные с массами, пренебрегают изучением элитного фактора. Такой подход характерен не только для марксистов, но и для либералов, видящих в деятельности элит лишь прикрытие для перераспределения материальных благ.

А вот Никколо Макиавелли в свое время предложил вынести за скобки содержательную сторону политического процесса, сосредоточив основное внимание на описании технологии удержания власти, то есть на деятельности элит. Как бы продолжая его подход, в конце XIX – начале XX века возникла целая философская школа, которая, изучая политический процесс, выносила за скобки морально-ценностную риторику современных политических партий и движений – как либеральных, так и консервативных или социалистических. Один из крупнейших представителей этого направления, итальянец Гаэтано Моска, разработал теорию «политического класса».

Он исходил из идеи, что человеческое общество, по сути, не меняется, несмотря на смену идеологических и социальных декораций. За разговорами о прогрессе, демократии, развитии и свободе, считал он, стоит неизменная и довольно эгоистическая человеческая природа. Следовательно, все аргументы либерал-демократии относительно превосходства современных идей и политических институтов являются «бессодержательной пропагандой», служащей лишь прикрытием и оправданием для новых социальных элит. Моска называл современную демократию «плутодемократией», то есть «властью богатого, состоятельного народа». Такой подход подчеркивал специфику современных политических элит, напрямую связанных с финансовой и имущественной элитами.