Дмитрий Старостин - Между Средиземноморьем и варварским пограничьем [Генезис и трансформация представлений о власти в королевстве франков]

Таким образом, можно сделать следующие выводы. Исследование исторических хроник показало, что взгляды их авторов и составителей на соотношение общественных сил в течение эпохи изменилось в наибольшей степени по сравнению с воззрениями творцов житий, а также писцов, создававших судебные протоколы. В начале VIII в. автор “Liber historiae francorum” уже не видит истории Галлии вне связи с королями Меровингской династии и изображает двор как единственный центр власти в королевстве франков. Однако опираясь на жития, можно сказать, что королям было не так просто добиться этого. Картина подтверждается исследованием судебных протоколов, которые фиксируют излишне затянувшуюся трансформацию монастырей (например, Сен-Дени) из базилики и монашеской общины, находящихся под контролем епископа, в «королевские» (т.е. обители, опекаемые государем). Несмотря на то, что с течением времени короли оказались в центре повествования хроник, они остались на периферии той парадигмы, которую задавали агиографические сочинения и решения королевского суда. Последние, как мы попытались доказать, рисовали государя в качестве верховного арбитра, который мог способствовать поискам согласия, но был весьма ограничен в возможности диктовать свое решение. Поэтому логично заключить, что взгляд, согласно которому во Франкском государстве наблюдался постепенный рост значимости меровингских королей, характерен для авторов исторических сочинений; как мы уже отмечали выше, увеличение роли франкских королей в их повествовании, возможно, связано с тем, что историописание все более становилось привилегией связанных с государевым двором образованных людей.

Проведенные изыскания позволяют уточнить периодизацию романо-германского синтеза. То, что франки не были просто дикарями, осевшими в римской провинции, стало ясно после работ историков второй половины XIX в. Но наше исследование показало — франки вовсе не нуждаются в апологии. Кажущаяся «дикость» их поведения была во многом результатом следования Григория Турского одному из образцов позднеантичного историописания. Но не правы и те, кто считает, будто романизация Галлии оказалась настолько сильной, что даже способствовала развитию «цивилизованности» у франков и якобы привела к тому, что уже к началу VII в. (в особенности к середине столетия) Меровинги смогли оценить преимущества позднеантичного мироустройства. Как показал проведенный нами анализ, они недооценили один из важнейших институтов позднеантичного общества, а именно, — монашество и монастыри, которые стали одним из связующих звеньев между римской аристократией и церковной иерархией Средневековья. Монастыри в Поздней Античности явились важнейшим фактором социального преобразования, сдерживая распад городского общества и создавая новые центры публичной и церковной власти в сельской местности. Но Меровинги питали к ним только эпизодический интерес, который никогда не перерос в систему. Жития святых дают возможность предположить это, а судебные протоколы только укрепляют нас в данном мнении. «Романизация» франков состояла только в следовании идеалам «политики согласия», в то время как реальные механизмы власти позднеантичного общества остались вне пределов их представлений. К моменту прихода Каролингов франкская Галлия восприняла лишь внешний аспект позднеримской имперской культуры власти и еще не закончила ее адаптацию к условиям Раннего Средневековья. В меровингскую эпоху процесс создания особой — «франкской» — модели развития Европы не только не вышел на завершающую стадию, но и не приобрел тех окончательных «типических» черт, которые сделали его столь привлекательным в качестве эталонной модели генезиса раннесредневекового общества в рамках романо-германского синтеза.

Изменения в сознании, а равно и эпоха более масштабного мышления, не только во внешнеполитическом смысле, но и в плане организации власти во Франкском королевстве на принципах, которые исследователи называли «имперской церковью», начинаются только с приходом Каролингов, подчинивших все ресурсы государства единой цели, а именно, созданию империи — легитимной наследницы великой средизмноморской предшественницы {356} . В меровингский период ситуация была как раз противоположной той, что характерна для каролингской эпохи; в это время короли и двор имели ограниченные интересы и ставили перед собой краткосрочные задачи. В меровингскую эпоху воззрения на власть и на взаимодействие светской и церковной иерархий не отражали стройную систему представлений, сложившуюся в каролингскую эпоху и в период правления саксонсой династии в бывшем Восточно-франкском королевстве в X и XI вв.