Вольдемар Балязин - Отец и сын - Николай I – Александр II

Не поддались мятежники и на уговоры митрополита Серафима. Тогда в 3 часа дня Николай бросил в атаку Конную гвардию и кавалергардов, но из-за сильной гололедицы и встречного ружейного огня кавалеристы успеха не добились. Перелом в ходе сражения принесла артиллерия – четыре орудия, открыв огонь картечью, пробили в каре бреши, расстроив ряды восставших. Те бросились бежать по невскому льду. По ним открыли ружейный огонь и начали бить по льду ядрами. Сохранились свидетельства, что к одному из последних полков, все еще неподвижно стоявших на площади, выехал Николай и крикнул: «На колени!» Солдаты повиновались, и тогда царь скомандовал им вернуться в казармы.

Пока Николай был на площади, обе императрицы ожидали его в Голубой гостиной Зимнего дворца. Александра Федоровна волновалась необычайно сильно, в то время как императрица-мать сохраняла полное спокойствие. Царские дети (их было уже четверо – Александр, Мария, Ольга и Александра) жили в Аничковом дворце. Девочек решили оставить на месте, а за Александром поехали Кавелин и Мердер. Посадив мальчика для конспирации в обычную извозчичью пролетку, его подвезли со стороны набережной к Зимнему дворцу и привели в Голубую гостиную. Увидев сына, мать обняла его, и мальчик почувствовал, как дрожат ее руки. Через некоторое время стрельба прекратилась, и вдруг все сидевшие в гостиной услышали дробь барабанов. Все заулыбались, понимая, что идет император. Эту сцену семилетний цесаревич запомнил на всю жизнь.

Возвратившись во дворец, Николай увидел, что у императрицы из-за пережитых волнений стала трястись голова, и эти конвульсии не проходили у нее до конца жизни. А когда она испытывала моральные или физические страдания, болезнь обострялась. Когда Николай и Александра Федоровна впервые встретились после мятежа, оба они были потрясены до крайности. Императрица упала на грудь мужа, и сам Николай был в состоянии, близком к обмороку. Воскликнув: «Какое начало царствования!» – император пошатнулся и упал на руки одного из приближенных.

Вечером 14 декабря, когда в Зимний дворец начали привозить первых арестованных, Николай писал командующему 2-й армией графу Остен-Сакену: «Любезный граф! Что могу сказать вам? Я ваш законный государь, и Богу было угодно, чтобы я стал самым несчастливым из государей, потому что я вступил на престол ценою крови моих подданных! Великий Боже, какое положение!» Те же самые чувства и почти в тех же словах он излил тогда же в письме к Константину Павловичу. Правда, с течением времени Николай переосмыслил свое отношение к событиям 14 декабря 1825 года, по-новому оценив и свои собственные действия, но для этого потребовалось много времени размышлений. О том, каким виделось ему все случившееся тогда в Петербурге, рассказал в своей книге «Россия в 1839 году» писатель и путешественник Астольф де Кюстин, так передававший свою беседу с Николаем:

«- Уже начало царствования обеспечило Вам справедливые похвалы, а во время холеры Вы поднялись еще на гораздо большую высоту. При втором восстании (так де Кюстин назвал холерный бунт 1831 года – В. Б.) Вы проявили ту же власть, но сдержанную благородной преданностью человечеству. Силы никогда не покидали Вас в минуты опасности.

– Вы воскрешаете в моей памяти минуты, без сомнения, лучшие в моей жизни, но казавшиеся мне тогда самыми ужасными.

– Я понимаю это, Ваше Величество. Чтобы покорить природу в себе и других, необходимо усилие…

– Страшное усилие, – прервал меня государь, – отчет в котором отдаешь себе лишь много позже.

– Да, но в это время чувствуешь себя вдохновленным.

– Я этого не чувствовал, я исполнял лишь свой долг. В подобных случаях никто не может знать заранее, что он скажет. Бросаешься навстречу опасности, не спрашивая себя, как из нее выйдешь.

А в этот день, 14 декабря 1825 года, вернувшись с Сенатской площади, Николай взял Сашу, одетого в гвардейскую форму, за руку и вывел во двор Зимнего дворца, где стоял верный ему гвардейский саперный батальон, шефом которого был он сам. И это запомнил Саша. Казалось бы, слезы матери, всеобщее волнение, окружавшее его в Зимнем дворце, волнение столь необычное в сдержанной на проявление чувств царской семье, должны были заронить в его сердце ненависть к тем, кто стал причиной всего этого и заставил всех его ближних несколько часов трепетать за жизнь отца. Однако же этого не произошло… Через пять лет после тревожного дня 14 декабря, уже в 1830 году, отец как-то зашел на урок к сыну и стал слушать, как его учитель истории В. А. Жуковский рассказывает ему о событиях 14 декабря 1825 года. Когда рассказ был окончен, Николай спросил: «Саша, как бы ты наказал их?» И мальчик, потупив глаза, тихо ответил: «Я бы простил их». А еще через семь лет после этого Александр первым из русских цесаревичей поехал в Сибирь. Он не только с симпатией и интересом отнесся к декабристам, все еще отбывавшим наказание, но, возвратясь в Петербург, предстал перед отцом горячим их заступником, просившим помиловать бывших бунтовщиков и отпустить на свободу».