Райдо Витич - Великая Отечественная - война продолжается

разумеется, нужно держать в строгости, смотреть за ними, ибо нет никакой

гарантии, что между ними нет большевиков, способных к актам саботажа.

Их ближайший начальник поддерживает авторитет рейха кнутом".

Из показаний вернувшегося домой из неволи Филиппа Боцмана: "Деревня Мироновка

должна была поставить в Германию 20 юношей и девушек. Хватали молодежь на улицах,

брали ночью из постелей. Дважды мне удалось скрыться, вырваться, на третий

поймали, заперли в вагоне. Попал я в Берлин вместе с другими. В холодную казарму

загнали несколько сот человек, спали на холодном полу. Я попал на трикотажную

фабрику, где изготавливали немецкое обмундирование. Работали здесь и французы,

испанцы, военнопленные поляки. Но хуже всех относились к нам, русским. Чуть что

— ругань, избиение.

Работали, спины не разгибая, молча. На обед — миска холодного супа из

картофельных очисток. Хлеба вовсе не доставалось. Хлеб, 300 грамм суррогата,

утром выдавали. Вечером гнали в казармы. И так каждый день. Усталость, голод,

тоска. Одна девушка из Орловской области, избитая надзирателем, повесилась.

Некоторые бежать пытались, но это было трудно — выдаст первый же встреченный

немец".

"За небольшую плату, в 10 — 15 марок, каждый немец может приобрести себе рабов!

В Германии учреждены невольничьи рынки".

Из писем немецким солдатам:

Фрида Пульц из Гюльце солдату Отто Треску, 6 рота, 4 полка, 32 немецкой пехотной

дивизии:

"…Здесь в среду опять похоронили двоих русских. Их здесь уже погребено пять, а

еще двое при смерти. Да и что им жить, следовало бы их перебить…"

От матери обер-ефрейтора 405 полка, 121 пехотной дивизии:

"Вчера к нам прибежала Анна-Лиза. Она сильно озлоблена. У них в свинарнике

повесилась русская девка. Наши работницы-польки говорили, что она все время

ругала русскую, била. Она прибыла сюда в апреле и все время ходила в слезах.

Покончила с собой, наверное, в минуту отчаянья. Мы успокаивали фрау Анну-Лизу

как могли. Можно ведь за недорогую цену приобрести другую русскую работницу".

"У нас теперь работает украинская девка, лет девятнадцати. Будь спокоен, я

заставлю ее поворачиваться. В воскресенье еще 20 русских в деревню прибудет.

Возьму себе несколько штук"…

"Получила от тебя 100 марок и тут же отдала их твоей матери. Пусть купит пленных,

это сейчас не так дорого".

"Много русских женщин и девушек работают на фабриках "Астра Верке". Их

заставляют работать по 14 и более часов в день. Зарплаты они, конечно же, не

получают. На работу, с работы ходят под конвоем. Русские настолько переутомлены,

что буквально валятся с ног. Им часто попадает от охраны плетьми. Пожаловаться

на охрану и скверную пищу они не имеют права. Моя соседка на днях приобрела себе

работницу. Она внесла в кассу деньги, и ей предоставили возможность выбрать

любую из пригнанных сюда женщин по вкусу".

Из писем тех, кому не удалось избежать объятий «добродушных» немецких бюргеров:

8 октября 1942 г.

"Мамочка, погода здесь плохая. Все время идут дожди. Я хожу босая, потому что

обуви у меня нет. Хожу, как нищая. Хлеб получаем два раза в день по 100 грамм.

Работаем 12 часов в день. Кроме завода и бараков ничего не знаем. Как приду,

упаду на кровать, наплачусь вдоволь, вас вспоминая.

За короткое время нашей жизни здесь мы все выбились из сил, недоедаем,

недосыпаем. В маленькой комнатке нас 16 человек, все украинки и я. Приеду,

расскажу все. Но вряд ли нам свидеться суждено, потому что зимовать остаемся в

летних бараках из досок. При таком питании да без сна и голой да босой не выжить

мне. Если можете, не откажите, вышлите чесноку да луку, потому что пища

однообразная. У меня уже десна чешутся, цинга начинается".

10 ноября 1942 г.

"Наша жизнь, мамочка, хуже, чем у собак. Суп дают такой же зеленый, и его по-прежнему

никто не ест. У меня от думок иссох мозг и глаза от слез не видят. Сегодня все

12 часов работали голодные. Но плачь, не плачь, а работать нужно. А какая работа

может быть у голодного изо дня в день человека? Немка придет: "Нона, шнеллер,

арбайтен!"…

Дорогая мамочка, как мне тяжело без вас. Я не в силах сдержать рыдания. Я от

обиды плачу. О, есть еще хуже, еще тяжелее, но я не в силах описать…

Мы уже привыкли к тому, что в два часа ночи открывается дверь, включается свет и

полицай кричит «ауфштейн» (встать!). Сразу встаем, выходим во двор, стоим час.