Гульельмо Ферреро - Величие и падение Рима. Том 2. Юлий Цезарь

Решительный момент приближался. Междоусобная война была окончена битвой при Мунде; по мнению высших классов, более не могло быть никакого предлога для продления диктатуры. Хотели, наконец, узнать, намерен ли Цезарь управлять своей родиной как тиран или же он даст ей свободу. К несчастью, левое крыло цезарианцев тотчас же воспользовалось победой, чтобы предложить новые полномочия для своего лидера, которые были тотчас же утверждены. Цезарю преподнесли титул imperator как наследственное praenomen; он назначался консулом на десять лет и получал право предлагать кандидатов на эдильство и трибунат. [816]В то же время Бальб и Огагай, желая доставить удовольствие Цезарю и произвести впечатление на общество, предложили всем влиятельным лицам Рима отправиться ему навстречу, чтобы оказать почести и сопровождать его в столицу. Было ясно, если только его сторонники не шли дальше его намерений, что Цезарь стремится к верховной и абсолютной власти. Рассуждали, сомневались, надеялись, с нетерпением ожидали прибытия Цезаря, который, напротив, не торопился. Он сперва задержался в Испании, где занялся устройством римских колоний в Гиспале, [817]Новом Карфагене, [818]Тарраконе, [819]конфискуя часть их территорий и поселяя там известное количество своих солдат, которых отправлял в отставку. Он задержался затем в Нарбонской Галлии, где оставил одного из своих друзей, оказавшего ему большие услуги во время александрийской войны, Гая Клавдия Нерона, поручив ему раздать ветеранам десятого легиона земли в окрестностях Нарбоны, а ветеранам шестого легиона — в окрестностях Арелата (совр. Arles). [820]Однако еще до своего перехода через Альпы Цезарь уже оказался в центре скрытой борьбы, свирепствовавшей в римском обществе. Консерваторы и обе фракции цезарианцев согласились на предложение Оппия и Бальба из расчета, лести или нетерпения, и кортеж, который должен был сопровождать Цезаря, увеличивался с каждым днем. Сам Антоний, устав от бедности и неизвестности, на которые он был осужден, выехал из Рима, твердо решив найти средство получить прощение. [821]Требоний также двинулся в путь, чтобы идти навстречу Цезарю, но он так был раздражен новой политикой диктатора, что спрашивал себя, не лучше ли было уничтожить Цезаря ударом кинжала. [822]Наконец, Брут, по соглашению с Цицероном, который с нетерпением желал выяснить, на что ему рассчитывать, отправился навстречу Цезарю в Цизальпинскую Галлию, стремясь понять его намерения и, может быть, также узнать, не произвел ли дурное впечатление его брак. Но Бруту все было дозволено; он был хорошо принят, получил похвалы за ревность, какую выказал в прошлом году во время своего управления, и, счастливый от этого приема, написал Цицерону, что его опасения неосновательны и что Цезарь намерен восстановить аристократический образ правления, согласно желаниям консерваторов. [823]

Действительно, Цезарь, обеспокоенный общественным недовольством и раздором в среде своих сторонников, кажется, в одно мгновение хотел дать удовлетворение правому крылу цезарианцев, консерваторам и высшим классам. Он примирился с Антонием и, чтобы показать всем, что простил виновника ужасных репрессий 47 года, позволил тому часть пути сделать даже в своих носилках. Он уничтожил городских префектов, отказался от некоторых властных полномочий, сложил с себя обязанности единоличного консула, созвал комиции, заставил назначить обычных магистратов и выбрать в консулы одного из своих испанских генералов, Кв. Фабия Максима, и Требония, бывшего одним из наиболее знаменитых и наиболее недовольных из числа умеренных цезарианцев.

Такого впечатляющего набора мер было вполне достаточно для того, чтобы у многих возродились надежды. Цезарь делал примирительные распоряжения, он не хотел, следовательно, надолго откладывать отмену чрезвычайного положения! Но всегда предусмотрительный Цицерон продолжал сомневаться и был прав. Цезаря нисколько не занимала конституционная проблема, интересовавшая всех праздных людей Рима; его единственной, всепоглощающей целью была война с Парфией. Он желал не восстановления конституции, а завоевания парфянской империи. Его здоровье было плохо; припадки эпилепсии, которой он всегда страдал, сделались чаще и сильнее; [824]тело и дух его были изнурены. Его прекрасный бюст, находящийся в Луврском музее и являющийся произведением великого неизвестного мастера, удивительно передает крайнее напряжение чудесной жизненности, уже почти совершенно истощенной. Но он не хотел, не мог отдыхать, как ему следовало бы: его звала сказочная Парфия.