Франц Гартман - Жизнь Парацельса и сущность его учения

Чтобы обрести знание, мы должны постичь добро и зло, потому что, не зная зла, мы не можем знать, что есть добро. Как только мы начнем понимать, что такое добро, добро станет для нас реальностью, и поскольку высшее счастье может быть достигнуто осознанием высшего добра, необходимо, чтобы мы смогли понять это, если хотим быть счастливыми и мудрыми. Мы можем осознавать присутствие зла, не желая этого, но мы не можем осознать существование высшего добра, не желая этого, и мы не можем серьезно желать этого, если не верим в его существование. Первое и важнейшее условие для достижения знания и счастья — вера в существование добра и горячее желание осознать его существование, и мы никогда не сможем обнаружить и осознать его нигде, кроме собственных сердец. Бог живет не вне, а внутри духовного храма человека.

Интеллектуальные рассуждения, подкрепленные интуицией, могут подвести нас к преддверию духовного храма, но не помогут войти без знания того, что этот храм существует и что у нас есть сила проникнуть внутрь. Это знание называется верой; но вера не приходит к тем, кто не желает ее, а стремление к высшему не создается человеком. Желания человека зависят от его влечений, а привлекает его больше всего то, что он больше всего желает. Не во власти животной или интеллектуальной природы человека желать или любить то, чего он не знает. Он может испытывать любопытство, желая увидеть незнакомого ему Бога, но он может любить всем сердцем только то, что влечет его, то, что он чувствует, и то, что, как он знает, существует. Он должен осознать присутствие высшего в своем сердце, прежде чем понять это разумом. Таким образом, оказывается, что дверь Оккультной Истины — или Духовного Храма — заперта на множество ключей, и усилия тех, кто самодовольно полагает, что сможет проникнуть внутрь своими силами, без озарения пути светом Мудрости, — их усилия будут тщетны. Мудрость не создается человеком: она должна приходить к нему, а не покупаться за деньги или вымаливаться обещаниями; она приходит к тому, чей ум чист и чье сердце открыто для нее. Говорят, что тот, кто хочет стать мудрым, должен стать подобен ребенку, но не многие среди знающих пожелали бы совершить такой подвиг. Немногие, даже если бы захотели, смогли бы понять, что у них самих нет жизни, нет знания, нет силы и что вся их жизнь и сознание, знание и сила проистекают из всеобщего источника, а они являются лишь довольно несовершенным его орудием. Немногие из образованных людей захотели бы отказаться от своей иллюзорной независимости мысли, от общепринятых мнений, догматических рассуждений и спекуляций о возможностях и вероятностях и посвятили бы себя служению надежде, вере и любви, познанию себя путем самоанализа и размышления, чтобы их душа заняла подобающее ей место в обители Истины. Человечество напоминает пшеничное поле, где каждый человек представляет собой растение, каждый пытается вырасти выше остальных и принести самый обильный урожай; но немногие хотят превратиться в прекрасные цветы, которые все считают «бесполезными» и забывают, что для тех, кто несет в себе царство Божье, все остальное приложится. [230]

Целью человеческого существования является достижение совершенного счастья, и кратчайший путь к этому — стать совершенным и счастливым сейчас, не ожидая такой возможности на будущих стадиях существования. Все могут стать счастливыми, но устойчиво только высшее счастье, а постоянное счастье может быть достигнуто только постоянным стремлением к добру. Высшим из того, что человек может почувствовать и о чем может помыслить, является его высший идеал. Чем выше мы поднимаемся по ступеням нашего существования и чем шире наши знания, тем выше будет и идеал. Пока мы будем стремиться к своему высшему идеалу, мы будем счастливы, несмотря на страдания и превратности жизни. Высший идеал дарует высшее и наиболее устойчивое счастье, и цель теософии заключается в распознавании высшего идеала и постоянном стремлении к нему. Это стремление не может быть ослаблено иллюзиями чувств или сомнениями, которые пытается создать недостаточно развитый и близорукий интеллект, но оно может быть усилено постоянной заботой об истине и неустанным вниманием к долгу.

Парацельс был гигантом разума, превзошедшим мыслительными способностями и, что гораздо важнее, духовностью натуры большинство своих современников. Эти качества дали ему возможность совершить переворот в науке, подобно тому как Лютер произвел реформы в области теологии. Почти две тысячи лет система аристотелевских учений связывала человеческий дух самыми тяжелыми цепями — цепями ментального рабства, и необходимость сбросить унизительное ярмо стала очевидна всем. Независимое исследование, дух изобретательства и творческая сила были изгнаны из научных аудиторий, а студенты философии и медицины школярски повторяли мнения модных авторитетов. Школьные священники были диктаторами в своих школах: философия Аристотеля представляла собой сухое и законченное целое, в котором ничто не подлежало пересмотру или исправлению, и любая попытка независимого духа вдохнуть жизнь в эту гниющую массу расценивалась как ересь, невежество и высокомерие, а тех, кто пытался сделать это, осмеивали и презирали. Ничто новое не допускалось. То, что уже существовало, служило материалом для бесконечных и бесплодных дискуссий и споров между профессорами и докторами. Даже александрийская и римская культуры мало что смогли прибавить, и это немногое было получено поверхностным, эмпирическим путем. Деятельность научных умов сводилась к работе по коллекционированию мнений и к попыткам втиснуть их в рамки теории Аристотеля, а те факты, которые не согласовались с модными теориями, безапелляционно отвергались, как часто бывает и сегодня.