Юлия Кантор - Война и мир Михаила Тухачевского

В гвардейском Семеновском полку настроения разнились.

Д. Зуев полагал:

«Сохранилось много кадрового офицерства, наружно перекрасившегося, очевидно, была крепкая социал–демократическая или эсеровская организация. Полк с фронта привез множество пулеметов, гранат, патронов и т. п. Полк открыто выступает на Советской платформе, но находит себе удобный выход: оберегать революционный порядок и охранять Госбанк. Развитие этой политики привело к тому, что после полной ликвидации остатков гвардии Семеновский полк под наименованием — полк охраны им. т. Урицкого существовал до весны 1919 года, когда перешел около деревни Выра на сторону Юденича»22.

По воспоминаниям другого офицера–семеновца, бывшего полковника Л. Дренякина, арестованного в 1930 году:

«Во время встреч с 1918 по 1919 г. с офицерами Семеновского полка — Зайцевым Всеволодом, Орловым, Энгельгардтом, Гильшером, Поповым, Эссеном, Поливановым и Бремером, они говорили: «Дальнейшее пребывание в Советской России становится невозможным. Власть, взятая большевиками, ведет к гибели родины. Чтобы не допустить этого, необходимо принять меры к тому, чтобы свергнуть Соввласть. Одним из практических методов для свержения Советской власти является непосредственная помощь белым. Оказание помощи белым надеялись осуществить через переход на сторону белых: к Деникину на юг, в Финляндию и т. д.»»23.

После захвата власти большевиками офицерству пришлось делать выбор: уйти или остаться. С одной стороны, казалось невозможным служить под властью врагов империи, с другой, уйти — значило оставить армию в руках людей, в массе своей не имевших представления об управлении ею. Некоторые склонялись к тому, чтобы признать власть Совнаркома — дабы спасти остатки армии. Часть офицеров, не представляя себе сути и задач большевистской партии, полагала, что большевики, взяв власть, будут заинтересованы в сохранении армии. Большинство же переходило на сторону белых генералов. Разумеется, в офицерской среде были и радикалы, симпатизировавшие большевикам. Но это — исключения.

Стремление к разрушению прежней власти неизбежно толкало большевиков к разложению старой армии. Армия стала ареной острой политической борьбы. Образование солдатских комитетов явилось значительным шагом углубления в воинской среде классовой дифференциации, вовлечения солдатских масс в политическую борьбу.

Эти меры поставили офицерство и в крайне тяжелое материальное положение, особенно в тылу.

«Положение офицеров, лишенных содержания, самое безвыходное, а для некоторых равносильно голодной смерти, так как все боятся давать офицерам какую–нибудь, даже самую черную работу;

доносчики множатся всюду, как мухи в жаркий летний день, и всюду изыскивают гидру контрреволюции»24.

Тухачевский первое время даже не вступал в дискуссии о ситуации в стране: он внимательно слушал. И — делал выводы, не торопясь принимать решения. Капитан А. Типольт вспоминал:

«Мы встретились с М. Н. Тухачевским лишь поздней осенью 1917 года, после его счастливого побега из плена. Стали видеться почти ежедневно. Нам было что вспомнить, о чем поговорить. Случилось так, что моя комната превратилась в своего рода полковой клуб. Сюда набивались офицеры, унтер–офицеры, солдаты. Шум, споры, облака табачного дыма. Впечатление такое, будто все проснулись после многолетней спячки и каждый сейчас же, немедленно должен получить ответы на вопросы, терзавшие всех нас в последние месяцы. Михаил сосредоточенно прислушивался к нашей полемике, но сам высказаться не спешил. Чувствовалось, что в нем происходит напряженная внутренняя работа»25.

«Революция только тогда имеет какой–либо смысл, когда она умеет защищаться», — этот лозунг Ленина Тухачевский понял и прочувствовал.

«Проблема власти была основной у Ленина и у всех следовавших за ним. Это отличало большевиков от всех других революционеров.

И они создали полицейское государство, по способам управления очень похожее на старое русское государство. Но организовать власть, подчинить себе рабоче–крестьянские массы нельзя одно силой оружия, чистым насилием… Большевизм вошел в русскую жизнь, как в высшей степени милитаризованная сила »26, — писал Бердяев.

Зимой 1917/1918 года и весной 1918–го, когда миллионные солдатские массы хлынули с фронта в тыл, по всем дорогам, особенно вдоль железнодорожных путей, пошла невиданная еще волна бесчинств и насилия. Офицеры, даже снявшие погоны, становились жертвами скорых рас прав — по первому подозрению какого–нибудь «бдительного товарища». Множеству из тех, кто пробирался к семьям, не суждено было с ними встретиться. Опасность исходила отовсюду — от разгулявшейся толпы на станциях, от местных большевистских комендантов, исполкомов, чрезвычайных комиссий и т. д., наконец, от любого, пожелавшего доказать преданность новой власти доносом на «гидру контрреволюции»… От солдат, которым могла показаться подозрительной чья–то «чересчур интеллигентная » внешность. У Тухачевского этот «недостаток» был ярко выраженным. Но он, несмотря на «чуждую», аристократическую внешность и подчеркнуто непролетарские манеры, видимо, умел находить общий язык с простым народом.