Юлия Кантор - Война и мир Михаила Тухачевского

Взрослые пытались хоть как–то наладить быт, устроится на работу. Астрахань была в то время городом ссыльных.

Дети еще не научились приспосабливаться. Владимира Уборевич:

«Мы, дети, шлялись по городу — знакомились. Приехала в Астрахань Света Тухачевская, приехал Петька Якир. Мы не скучали.

Только в июле я узнала, что с папой. Проболтался Петька. Восприняла я это тяжело. Где–то бежала, плакала, а дальше не помню»8.

И не умели предавать. Владимира Уборевич — в том же письме:

«Не помню минуты в своей жизни, чтобы мне пришло в голову, что папа был предателем, или шпионом. Не знаю, не могу себе представить, как многие и многие жены верили, что мужья их предатели…

Я много лет жизни в детдоме не уставала мечтать, о папином приезде за мной, в прохожих искала папу и была уверена, что он вернется, что его где–то прячут. Как–то мне даже показалось, что он идет ко мне по шоссе»9.

Сосланная в Астрахань Анна Ларина, жена Николая Бухарина, вспоминала о матери маршала Тухачевского:

«Мавра Петровна хотела сделать передачу Нине Евгеньевне, жене Михаила Николаевича, — в астраханскую тюрьму. Сказала:

«Пишу плохо», — и попросила написать, что она передает. «Ниночка, передаю тебе лук, селедку и буханку хлеба». Я написала. Неожиданно Мавра Петровна разрыдалась и, положив голову мне на плечо, стала повторять: «Мишенька! Мишенька, сынок! Нет тебя больше, нет тебя больше!»»10.

«Я сдала экзамены по музыке в 4 класс музыкальной школы.

В Москве я училась у Гнесиных, — писала Владимира Уборевич. — Мы решили, что мы еще поживем. Но когда во двор, где сидела мама с Саей и Милей (жены Якира и Гарькавого. — Ю. К.) вошел 5–го сентября работник НКВД в форме, мама сказала: «Это за мной»»11.

Всех жен отправили в Астраханскую женскую тюрьму, быстро переполнившуюся. Оттуда — дороги в лагеря. Владимира Уборевич:

«Я помню, что во время обыска мама не плакала, но очень нервно спрашивала несколько раз, куда денут ее девочку. Эти люди говорили, что девочке тоже нужно собрать вещи и ничего «с ней не сделается».

Мне собрала мама 2 чемодана прелестнейших вещей, вплоть до булавочек на колечке, отдала свои часики и потихоньку в туфель положила маленькую папину фотографию… Эта спрятанная во время ареста фотография сказала мне много о мамином отношении к отцу в те дни… мама поцеловала меня напоследок, еще раз спросила, что будет с дочерью, и ее увезли на маленькой легковой машине. Через короткое время эта машина вернулась и повезла меня… Уже в 10–м часу меня подвезли к высокому забору. На калитке было написано «Детприемник». Во дворе слева были какие–то здания, а справа стоял отдельный особнячок, в который меня и ввели. Каково же было мое изумление и радость, когда я увидела там Ветку Гамарник, Светлану Тухачевскую, Славку Фельдмана… Прожили мы в детприемнике все го 17 дней. К нам не подпускали других детей, нас не подпускали даже к окнам, к нам никого не пускали из близких… На свободе был только Петька Якир, наш герой и моя и Веткина любовь. Петька вел себя вызывающе, через воришек передавал нам варенье и папиросы, ломался перед окнами и, наконец, 15–го (сентября. — Ю. К.) появился, т. е. прибыл к нам, чему мы были страшно рады. Мальчиком он был очень живым, болтливым, все знал, все видел. Мне и Ветке тогда было по 13 лет, Петьке — 15, Свете Тухачевской — 15»12.

Потом их вызвали из камер, посадили в грузовик, потом на поезд и, в сопровождении людей в штатском, кудато повезли. О матерях ничего не сказали.

«Привезли нас в детдом под Свердловском в поселок НижнеИсетск. Привели нас в столовую, где по стенам стояли столы с перевернутыми на них стульями. Вышел к нам старенький директор и объявил нам, что никаких матерей мы здесь не увидим и что мы в детдоме… когда я мельком, наскоро вспоминаю жизнь в детдоме, то вижу серую пелену.

Первый год в детдоме был очень тяжел. Я помню, что каждый вечер, ложась в постель, брала мамину фотографию и много плакала.

Но это только вечером. Кроме того, меня очень обижали в детдоме

мальчики… К нам все чувствовали ненависть»13.

Маршрут Петра Якира был другим — ему устроили следствие и дали 5 лет исправительно–трудовых лагерей.

«Когда нас привезли в детдом, то 2 наших мальчика сбежали в Москву. Вскоре одного из них вернули. Не помню, что он рассказывал нам о Москве, по–видимому, много страшного, т. к. много лет после Москва мне представлялась очень странно.

Откуда это взялось у меня — не знаю. Когда я думала о Москве, то мысленно видела черное пространство (почему–то без улиц и домов) и бесконечный ряд виселиц или силуэтов виселиц и снег, снег» (В. Уборевич)14.