Олег Гриневский - Сценарий для третьей мировой войны - Как Израиль чуть не стал ее причиной

В 5 часов 30 минут этот самолет вошел в воздушное пространство Советского Союза. Небо над Камчаткой было закрыто густыми и плотными облаками. В Москве был поздний вечер 31 августа. В Вашингтоне — день.

Командующий ПВО Дальневосточного округа генерал Каменский доложил в Главный штаб ПВО в Москве, что американский военный разведчик нарушил воздушное пространство Советского Союза. Из Москвы последовал ответ: постарайтесь посадить этот самолет, а если не удастся, действуйте в соответствии с инструкцией.

Дальнейшие решения принимались уже на Дальнем Востоке. Незадолго до этого, в апреле американский разведчик действительно пролетел над Курильскими островами, и служба ПВО Дальнего Востока получила нагоняй, что проспала шпиона. Теперь местные командиры решили отличиться.

На перехват нарушителя взлетели истребители-перехватчики. Но опять безуспешно. На их сигналы и предупреждения он просто не реагировал и через полчаса ушел из советского воздушного пространства. Однако держал курс прямо на Сахалин.

Поэтому с командного пункта ПВО Дальнего Востока на командный пункт 24-й дивизии ПВО на Сахалине поступил такой приказ:

«Опознать цель. При нарушении ею государственной границы действиями истребителей принудить к посадке. При отказе выполнить команду „уничтожить“».

Теперь в воздух поднялось десять истребителей: четыре МиГ-21, два МиГ-23 и четыре Су-15. Вскоре командиру одного из истребителей-перехватчиков СУ-15 подполковнику Осиповичу «повезло». Перед ним оказалась цель — огромный самолет, который, казалось, не обращал никакого внимания на маленький и назойливый, как муха, истребитель. Он не крался в ночном небе, как подобает шпиону, а нахально летел вперед в советском воздушном пространстве. Летчику хорошо был виден его силуэт и мигающие габаритные огни. Тем не менее, у Осиповича не возникло мысли, что перед ним гражданский лайнер. Проблема была в том, вспоминал он много лет позднее, что советские летчики никогда не изучали гражданские самолеты, принадлежащие иностранным компаниям.

Осипович дал несколько предупредительных выстрелов, вынуждая самолет совершить посадку. Нарушитель не реагировал и, как показалось советскому летчику, вероятно, не заметил их. В этот момент через гвалт в эфире к Осиповичу пробился приказ «уничтожить цель». Его дал командующий Дальневосточным округом генерал И. М. Третьяк.

Осипович пустил две ракеты по самолету, но тот не развалился на куски, а взмыл вверх и исчез. Одна из ракет прошла мимо цели, а другая взорвалась вблизи самолета и вывела из строя систему управления. Корейский «боинг» начал быстро снижаться. Нет, он не падал, а скорее планировал, хотя и с возрастающей скоростью по спирали. И только примерно через 12 минут врезался в море.

Однако в Москве, в отличие от Вашингтона, не стали беспокоить советское руководство такими пустяками. Насколько мне удалось выяснить, члены Политбюро об уничтожении корейского «боинга» узнали уже постфактум. Но Устинов, Андропов и Огарков об этой операции знали и ее не отменили. Правда, они были убеждены, что имеют дело не с пассажирским самолетом, а с американским разведчиком, который преднамеренно залетел в советское воздушное пространство.

Печальная история с корейским лайнером, как в зеркале, высветила катастрофические изъяны боярского правления Советским Союзом, когда острейшие проблемы общегосударственного значения решались келейно одним ведомством. Возникал законный вопрос: чей же палец лежит на спусковом крючке в Советском Союзе?

Но не эта проблема обсуждалась в Москве 1 сентября 1983 года. Другое волновало советских руководителей — сказать или не сказать правду, что это Советский Союз сбил пассажирский «боинг». Причем то, что происходило тогда в Москве, нельзя назвать таким благозвучным словом как «обсуждение». Устинов просто грозно цыкал на всех: «Нужно молчать! Американцы все равно ничего не докажут. Зачем же нам на себя грех брать, что, у нас мало других забот?»

Андропов только что лег в Кунцевскую больницу. Ну, а Громыко, верный своему жизненному кредо «не высовываться», спорить с Устиновым не стал. Лишь один человек попытался пробиться через эту глухую стену лжи и абсурда. Это был Георгий Маркович Корниенко. Но лучше ему слово:

«Мне было дано указание принять участие в отработке первого сообщения ТАСС, смысл которого сводился к тому, что в Советском Союзе ничего не знают о пропавшем самолете. Я попытался убедить Громыко в неразумности и пагубности такой линии поведения, но мои рассуждения были пресечены ссылкой на то, что характер этого сообщения уже согласован с Андроповым. Для меня оставалось одно — позвонить ему по телефону в больницу, где он в те дни находился. Из разговора с Андроповым чувствовалось, что он и сам был склонен действовать предельно честно. Но он ссылался на то, что против признания нашей причастности к гибели самолета «категорически возражает Дмитрий» (Устинов)».