Василий Розанов - Русский Нил

Но был он все-таки не мыслитель, а писатель, хотя нигде, наверное, как в его отечестве, не склонны так пренебрегать в рассуждениях писательством словно каким-то привеском. Для кого уж не было это необязательным дополняющим, так для него. Вся жизнь пошла на борьбу с «Гуттенбергом», с литературой, как бы составленной из печатных литер. Он поставил перед собой немыслимую задачу писать "для себя" и для себя писанное — печатать. Сохранить эту обращенность к себе он и пытался — в печати. Ремизов, М. Гершензон шли уже в какой-то степени за ним (хотя это было и в самом воздухе эпохи), публикуя письма тех, кого Ремизов назвал «серединой»: "…серое поле русской жизни, на которой разыгрывалась история, происходили великие отечественные события", — и призывал хранить эти давние письма, "пустые и не пустые ‹…› до последнего обрывышка" ("Россия в письмах"). Но Ремизова интересовало наследие- как и угасшая старорусская письменность, прививкой которой он стремился оживить омертвевшую, «офранцузившуюся» современную словесность с ее "прекрасной ясностью по Анри де Ренье"; он публиковал сохранившееся. Розанова не интересовали архивохранилища. Он стирал черту, отделяющую рукописное — как легшее в архив и лишь оттуда поднимающееся на поверхность печатной жизни — от печатного, стирал временную дистанцию, культурную паузу, традиционно отбиваемый культурой интервал между писанным для частного применения (письмо, дневник) и для печати, для всех.

В этом и был смысл произведенной им литературной революции. Он пошел в ней дальше футуристов. Для них искусством было лишь то, что делалось как искусство, а «обрывышки» оставались частью быта. Рукописи свои они выбрасывали, и никто из них не стал бы, как Розанов, склеивать разорванный черновик письма жены своей шведке-массажистке и воспроизводить — с зачеркнутым и неразобранным — в печати, потому что ему "кажется "состриженный ноготок" с живого пальца важнее и интереснее «целого» выдуманного человека. Которого ведь-нет!!!" (то самое отвращение к «выдуманному», уже шедшее рядом со все большей и большей разработанностью искусства, которое успел уже выразить Толстой).

Жизнь Маяковского поместилась между "Я поэт — этим и интересен" (только этим! Не заглядывайте за пределы "отстоявшегося словом"!) и "…пожалуйста, не сплетничайте…". Розанов же радостно заявил: интересно все, что я только помыслю и сумею занести на бумагу. И — сплетничайте, сплетничайте! И сам сплетничал в печати со вкусом.

Он не мог органически написать ничего такого, что не стало бы тут же. В момент писания (а не под патиной времени!), литературой. Как царь Мидас едва касался плодов — и они становились золотыми, так Розанов делал литературой как будто помимо воли, даже к собственному изумлению — любой насквозь, до сердцевины бытовой факт, к которому прикасался.

Уплощение культурного слоя и самой литературы сделало наше общество на несколько десятилетий невосприимчивым к слову Розанова, хотя оно впиталось в почву.

Читая сегодня повествование о "русском Ниле", видишь некоторые стрелки, по которым должно направиться дело возрождения нашего общества. Среди прочего это и уважительное «вы», обращенное путешествующим автором к двенадцатилетней девочке, и бережное внимание к ее образу мыслей, ее будущему. Это и то ощущение России и всей страны как своего дома, которое постепенно оживает сегодня — порою и в изломанном каком-то виде, но оживает.

Вернем ли сложность духовной жизни? Ведь именно эта сложность, многослойность, разветвленность ее определяла прочность культурной почвы, которая, повторю, держала все.

Первоначально "Русский Нил" печатался в московской газете "Русское слово" (от 26, 30 июня. 17, 18. 24. 27 июля, 5. 24. 31 августа 1907 года) под псевдонимом В. Варварин и с тех пор ни разу не переиздавался. Розанов высылал в редакцию газеты статьи с Кавказа, где он проводил летний отпуск. Статья, помещенная в газете 34 августа, приобрела по желанию редакции заголовок «Израиль», а статья 31 августа — "В современных настроениях". Однако Розанов настаивал на цельности всего сочинения и хотел издать отдельной книгой под общим заголовком "Русский Нил" (см.: Розанов. Опавшие листья. Короб второй и последний. Пг. 1915, стр. 297). Текст подготовлен с приближением к современной орфографии, но с учетом специфики розановской стилистики и синтаксиса.

Тема Египта оказалась для Розанова сквозной. После первых публикаций на эту тему (см.: "О древнеегипетских обелисках" — "Торгово-промышленная газета", литературное приложение от 21 марта 1899 года; "О древнеегипетской красоте" "Мир искусства", 1899. № 10. 11–12, 15) Розанов не раз обращался к ней (см.: «Египет» — "Золотое руно". 1806. № 5), а в конце жизни подготовил капитальный труд" Из восточных мотивов" (Пг. 1916–1917. вып. 1–3. Остальные семь выпусков не опубликованы). С четвертого выпуска он хотел назвать свою книгу "Возрождающийся Египет". "Египетские мотивы" в творчестве Розанова вызывали живой интерес таких ученых, как В. А. Тураев, Н. П. Лихачев, Н. Н. Глубоковский.