Лидия Флем - Повседневная жизнь Фрейда и его пациентов

В сновидении об «инъекции Ирме» оказался представленным весь тот тесный круг коллег-медиков, пациентов и друзей-евреев, в котором вращался Фрейд. Любой конфликт в этом кругу переживался более мучительно, чем в каком-либо другом, соперничество приобретало почти семейный характер, а все отношения имели налет некой двойственности. Оскар Рие, Людвиг Розенберг, Йозеф Брейер, Вильгельм Флисс, Анна Хаммершлаг-Лихтгейм, Эмма Экштейн, его жена Марта – все, кто окружали его в реальной жизни и населяли его мысли, сошлись вместе в этом сновидении, героем которого был и он сам. Счастливое детство во Фрайбурге, семейные связи, весьма запутанные из-за разницы в возрасте в целое поколение между его отцом и матерью, болезни и недомогания, дружеские привязанности, граничившие с соперничеством, честолюбивые мечты о великом открытии, желание вырваться из тесного мирка Леопольдштадта, чтобы добиться общепризнанного успеха «на другом берегу Дунайского канала», а также начало нового периода его жизни, принявшего форму самоанализа, – все это нашло отражение в сновидении, заложившем основу научного анализа сновидений и ставшем программным. В нем нашлось место и для библейской метафоры, не раз потом воспроизводимой Фрейдом: речь об «Иакове (Якобе), борющемся с ангелом». Фрейд отождествлял его со своим отцом, особенно часто он обращался к этому образу после смерти отца, ушедшего из жизни 23 октября 1896 года.

В ночь после похорон Якоба Фрейда – а может быть, в предшествующую им – его сын увидел во сне некую вывеску типа «Курить воспрещается», что вешают на вокзалах в зале ожидания. Надпись на вывеске гласила: «Просьба закрыть глаза/глаз».

Это двойное распоряжение выражало двойное желание: во-первых, выполнить волю покойного, который не хотел, чтобы сын любовался произведениями западных скульпторов, и противился соблазнам ассимиляции с «господствующим большинством», и, во-вторых, путем «сгущения» – одного из приемов, используемых подсознанием, – вымолить у отца прощение за желание хотя бы одним глазком взглянуть на этот мир и добиться в нем славы и признания.

Со смертью отца оборвались те ниточки, которые все еще связывали Фрейда с Yiddishkeit [17], этим ярким и кипящим страстями миром, подчас не очень счастливым и богатым, но всегда готовым посмеяться над собой. Спустя несколько месяцев после смерти Якоба Фрейд сообщил Флиссу, что начал собирать «глубокомысленные еврейские анекдоты».

Использовав совершенно новый подход, позаимствованный им у поэтов и драматургов и привнесенный в мир науки, Фрейд сделал предметом своих исследований самые заурядные и обыденные вещи, очень личные и отнюдь не возвышенные.

Ответной реакцией на смерть отца стало погружение Фрейда в свое прошлое, в котором он начал производить «раскопки», пытаясь вытащить на белый свет из глубин памяти забытые эпизоды детства и те сильные и не всегда благородные чувства, что он испытывал к своим близким. Около четырех лет, имея в качестве рабочих инструментов лишь свои сновидения, самоанализ и переписку с Флиссом, Фрейд двигался вперед к неведомым землям и невидимому континенту, имя которому бессознательное. Изобретение психоанализа удивительным образом перекликалось с автобиографией его автора – еврея родом из Моравии, выходца из семьи галицийских торговцев, пробившегося в круг венской научной интеллигенции и либеральной буржуазии. После интерпретации снов в «Толковании сновидений» Фрейд связал свое имя, столько раз осмеянное из-за ассоциации с прозвищем девиц легкого поведения, с серьезным анализом взаимосвязи остроумия и подсознания.

Таким образом, большой кусок своей родной культуры Фрейд перевел на язык науки и сделал частью той культуры, в которую влился: раввины, schnorrers (нищие), schadchen (сваты), славный парень Итциг, барон Ротшильд, галицийские евреи и бедные девушки-хромоножки на выданье были выведены им на сцену для подтверждения того, что существуют общие законы развития человеческой психики! У Фрейда хватило смелости заговорить об этом, но общество не было готово услышать его. Целых десять лет понадобилось для того, чтобы продать всего шестьсот экземпляров его «Толкования сновидений», последние экземпляры тиража чуть было не пошли под нож, а работа «Остроумие и его отношение к бессознательному» вообще долгое время оставалась непонятой.

Именно в это время Фрейд начал собирать еврейские анекдоты, «которые трудно было перевести с жаргона (с идиша), сохранив их соль», вступил в либеральную еврейскую организацию «Бнай Брит» и увлекся коллекционированием древностей. В этом же году ему четырежды снился Рим. Точно так же, как страсть к археологии отражала его привязанность к Библии Филиппсона, по которой он в детстве учился читать, и одновременно ассоциировалась с нарушением отцовских заповедей, четыре его римских сновидения 1897 года свидетельствовали о внутреннем конфликте его самосознания. Подобно многим венским евреям, его современникам, он чувствовал себя загнанным в угол и разрывающимся между уходящим в прошлое тесным миром еврейской общины (shtetl), гетто и Леопольдштадта и необъятными просторами эмансипации с ее опасностями ассимиляции и потери собственного Я. Да и вообще, как можно было оставаться евреем-атеистом в обществе, где религия являлась одним из основных факторов социального статуса личности, оставаться евреем, приверженным ценностям немецкой культуры, в многонациональном государстве, не признававшем за евреями права на собственную национальность и связавшем свою государственную политику с демагогическим антисемитизмом, оставаться евреем-либералом в период полнейшего упадка либерализма?