Феликс Саусверд - Слоны и пешки. Страницы борьбы германских и советских спецслужб

Ольгу выпустили в последней декаде июня, и она, выйдя из ворот тюрьмы, почувствовала такую опустошенность, такое одиночество, тоску и жалость к самой себе, что, прислонившись к какой-то стене, горько заплакала. Такие сцены здесь были не в новинку, к ним привыкли, и люди обходили ее, отворачивая лица. Война! У всех горе. В кармане была справка об освобождении из тюрьмы, хоть какой, но документ, подумалось ей. Она вытерла слезы. К Антонии решила вначале не идти, мало ли что. Потом подумала: у меня же нет никого, чего бояться? На какие шиши я доберусь до дядьки? И она направилась к уже знакомому дому. Антония остолбенела, увидев ее.

— Как, опять ты? Назад, в Смоленск идешь? Удивление хозяйки было столь неподдельным, что Ольга отбросила мысль о вмешательстве Антонии в ее судьбу.

— Да нет, я в тюрьме все это время пробыла.

— Как в тюрьме? Где? — не поняла та.

— Здесь, у вас в городе, — и она, всхлипывая от горя и унижения, поведала о случившемся. Антония плакала вместе с ней.

— Надо же, сволочи. В тот день они облаву страшную проводили, я помню. Но чтобы восемь месяцев тебя продержать! Их всех взорвать надо, — распалилась хозяйка. — О беженцах они всегда расспрашивают, но мне и в голову не пришло, что рядом ты, здесь, в тюрьме.

Присев на диван в знакомой малюсенькой гостиной, Ольга поведала о своих злоключениях. Антония, слушая ее, лишь вытирала глаза и сочувственно кивала. На предложение пожить у нее Ольга решительно отказалась. Она боялась, причем панически, этого ставшего для нее проклятием города.

— Если можете, дайте мне взаймы денег на билет до Елгавы и дальше до Стенде, а там и Дундага близко.

Антония тут же открыла тумбочку и дала несколько бумажек.

— А что это за деньги? — спросила Ольга.

— Марки, дочка, марки. Ты что, их не видела?

— Как же не видела, у меня прошлый раз было немного, а в тюрьме все исчезло. Я пришлю вам, вы не беспокойтесь.

— Ладно, ладно, пришлешь — хорошо, не пришлешь — не умру от бедности. Поешь и отдохни, а потом поедешь. Поезд так и так утром. И вот что, возьми визитную карточку Альфреда, может, он тебе в Риге поможет.

Через день Ольга сидела с дядей на скамеечке около его дома. Она с наслаждением расслабила натруженные при ходьбе ноги, вдыхала вечерний свежий воздух и слушала соловьиные трели. Ей не хотелось ни говорить, ни отвечать, ничего не делать, только вот посидеть в этом мирном уголке, далеком от войны и тюрьмы.

Первым нарушил молчание дядя Карл.

— Эх, Ольга, Ольга, взяла ты на себя ношу такую, что сломает она тебя. Посмотри, на кого ты похожа, сущий скелет, и мне до конца правды не говоришь.

— Знаешь, дядя, чем меньше знаешь, тем легче отвечать.

— Знаю, седьмой десяток на свете живу. Слышал.

— Я тебя встретила, и так все легко стало, а то все одна была, — и Ольга обняла дядю, — в камере могла только к трубе так прижаться.

— Сколько же отсидела ты в Даугавпилсе?

— Считай, с октября, сейчас июнь на исходе — восемь месяцев.

— Были у меня деятели ихние, спрашивали об отце твоем, о тебе.

— А ты что?

— Что я? Правду сказал, что брат из России уже пять как не пишет, что с ним случилось не знаю, что жили вы в Смоленске, что была у брата дочь, ты, значит. Видеть тебя не видел, но знаю звать Ольгой. Фотографию твою показал, что отец раньше присылал, и все. Что еще мне говорить?

— Когда они были?

— Считай, после годовщины вашей 7 ноября, Дней через десять.

— Все верно, дядя. Все ты правильно сделал, — сказала Ольга, думая, что к Новому году они уже все проверили.

— Что с отцом, с матерью?

— Не знаю, дядя, увезли их и многих их друзей, живы или нет — не знаю! Дочь моя осталась там.

— У тебя и дочь есть?

— Да, чего удивляешься?

— Ничего не понимаю. Родителей твоих, выходит, ваша власть наказала, хотя и боролись они за нее еще с царских времен, ты бредешь из Смоленска, а дочь-то где, ты ее там бросила? Сама в тюрьме сидишь. Где же дочка?

— Вот и проговорилась. Ты умный человек, дядя Карл. Им в Даугавпилсе я о дочери упомянула, а ты помалкивай. Это козырь против меня. Им сказала — потерялся ребенок, вряд ли жив. В надежных руках дочь моя.

— В Смоленске?

— Ну что ты, чтобы я ребенка бросила!

— В Москве?

— Около того, — засмеялась Ольга.

— Значит, ты оттуда заслана, вот оно что, — подвел итог дядя, — я так и подумал, когда эти приходили.

— Что подумал?

— Что ты дочь своих родителей, не можешь не встрять в какую-нибудь историю.

Ольга посмеивалась, давно ей не было так хорошо.