Владимир Брюханов - Происхождение и юные годы Адольфа Гитлера

Ясно, что с февраля по апрель 1945 Шернер имел дело в Берлине с одним и тем же человеком; понятно и физическое состояние этого человека в ночь на 23 апреля: уже почти сутки Гитлер провел на ногах, а его продолжительное выступление на дневном совещании было вполне обычной для него сценой, хотя и не часто исполняемой; в нее, по обыкновению, было вложено столько сил и экспрессии, что и в более молодые годы такие выходки погружали его потом в заметную депрессию на достаточно долгие часы: « Однажды он обнаружил грандиозное воздействие вспышек своего гнева; с тех пор гнев и неистовая брань стали любимым оружием в его арсенале » [516] О. Штрассер. Указ. сочин., с. 127. — писал Отто Штрассер.

Хватало у Гитлера и других нагрузок в тот день. Тем более понятно, что теперь ему было бы совершенно нереально заново воспламеняться и орать в иступлении: « Всех расстрелять! Всех расстрелять! »

Для нашего же сюжета важно то, что Гитлер и в разговоре с Шернером продублировал сообщение о переходе переговоров в руки Геринга (и Гиммлера!) — и снова в отсутствии Бормана, хотя и в присутствии Кребса и Бургдорфа!

Широко разрекламированная весть об эвакуации руководства из Берлина и о том, что сам Гитлер остается в столице, достигла всех его ближайших соратников — и некоторые из них ринулись вновь встретиться с ним, дабы окончательно прояснить перспективы для себя самих.

В течение 23 апреля в Бункере снова (и уже в последний раз) побывали те же Кейтель и Йодль, а также министр военной промышленности Шпеер и министр иностранных дел Риббентроп.

Понятно, что иметь дело с Кейтелем и Йодлем пришлось снова настоящему Гитлеру. Эти люди были его ближайшими соратниками — и знали его как облупленного ; к тому же еще накануне он беседовал с ними — и все они помнили все слова, сказанные друг другом. Представлять им двойника было бесполезно и очень опасно — это потребовало бы обязательного последующего их убийства (как и произошло с Борманом, Геббельсом и семьей последнего), и для этого их еще нужно было задержать в Берлине, а уже был общеизвестно решен вопрос о том, что они уедут руководить военными действиями — в полноценном командном пункте к западу от Берлина. Поэтому настоящему, подлинному Гитлеру пришлось еще несколько часов выступать в собственной роли — и, заметим, никто из этих двух генералов позднее не сообщал о неестественном поведении якобы разваливавшегося прямо на глазах Гитлера!

Но двойника продолжали обкатывать : его, похоже, подставили Шпееру. Последний затеял в предшествующие месяцы игру в оппозицию (позже он заявлял, что пытался подготовить даже убийство Гитлера [517] Х.Р. Тревор-Роупер. Указ. сочин., с. 205–207. ) и старался саботировать распоряжения Гитлера об уничтожении гражданских объектов на территории Германии, а также подговаривал к тому же и других. При этом он пытался держаться подальше от Гитлера (хотя и посетил его, конечно, в день рождения 20 апреля) и не стремился общаться с ним, как раньше. Это-то, по-видимому, и вдохновило ничего не подозревавшего Гитлера и его сообщников на попытку использовать Шпеера в качестве подопытного кролика — никто не ожидал от этого всегда послушного министра каких-либо неожиданностей.

В результате дело вылилось в тяжелый конфуз — почище чем с Бергером, которому теперь уже самостоятельно приходилось решать, кого же расстреливать! Заметим, кстати, что самого Гитлера это уже ни чуточки не возновало — кого же там расстреляет Бергер и будет ли он это делать вообще!..

Шпеер же отколол совершенно неожиданный трюк: « 23 апреля, будучи в Гамбурге и услышав о решении Гитлера остаться в столице, он тоже решил, что личная преданность обязывает его отправиться в Берлин попрощаться с фюрером и подать в отставку. Политические акты неповиновения были совершены, и ничего нельзя было изменить. /…/ поэтому он и задумал навестить Берлин и объявить Гитлеру о своем решении, принятом «в конфликте между личной преданностью и общественным долгом». Что же произойдет с ним в результате такого признания? Шпеер не ведал. Он полагал, что его арестуют, возможно расстреляют, но /…/ он готов был принять все последствия разрыва с фюрером из-за своей верности общественному долгу, оставаясь при этом по-прежнему преданным ему лично ». [518] Там же, с. 287–288.

При всей мелодрамотичности и театральности задуманного Шпеером демарша, дело грозило обернуться для него нешуточной трагедией, но обернулось фарсом: « Шпеер дал Гитлеру полный отчет о своей последней деятельности, Гитлер выслушал и, как показалось Шпееру, был очень тронут его искренностью. Фюрер ничего не сделал Шпееру: его не арестовали и не расстреляли. Инцидент был исчерпан.