Нина Молева - Семь загадок Екатерины II, или Ошибка молодости

— Братец-батюшка, то дело прошлое, ин и Бог с ним. Вы послушайте лучше, во что теперь Алексею Петровичу его козни обошлись.

— Должность такую потерять — одного такого хватит.

— Ан не хватит! Ее императорское величество в государственной измене Бестужева-Рюмина обвинила, судить велела.

— Судить?

— То-то и оно. И уж приговор готов. Господа сенаторы минуты не думали.

— Не на то их государыня держит, чтобы думать, разве что желания свои угадывать.

— Значит, угадали: смертная казнь путем четвертования с конфискацией всех владений отеческих и благоприобретенных.

— Это в который же раз графу-то везет? При правительстве Анны Леопольдовны он до такого же приговора дослужился. Спасибо государыня наша на престол отеческий взошла, грехи его простила. Только правительница по неизреченной милости своей смертную казнь ссылкой с конфискацией заменила.

— И нынче то же: жизнь сохранить и в сельцо Горетовку, данное ему на пропитание, до гробовой доски сослать.

— Ох, Кирила Григорьевич, кто первый до гробовой доски дойдет, никому неизвестно. Только так полагаю, наш оборотень и тем разом увернется, вновь в Петербурге при дворе заявится.

— Да лет-то ему, братец-батюшка, многовато, чтобы маневрами сложными заниматься.

— А ты за него не бойся. Сколько же это ему будет — никак шестьдесят пять, а гляди, каким красавцем его господин королевский советник Токкэ представил. Одет по последней моде, на устах ухмылочка, бумаги у стола перебирает. Мол, вот она, моя сила-то.

— Зато теперь нового канцлера принялся писать.

— Шутишь?

— Какие шутки! Графиню Анну Карловну он ранее изобразил. Теперь супруга к ней присовокупил. Кстати, и метреску великого князя изобразил, Елизавету Романовну. Преотличнейший, признать должен, портрет. Графиня Воронцова по пояс в легкой тунике энтик представлена, со стрелой в руке, а за плечиком колчан полный. Мол, берегитесь, господа, не один великий князь жертвою моей пасть может. На голове наколочка из цветочков, а короной маленькой глядится.

— С намеком, выходит.

— Да уж какие намеки. Великий князь по простоте душевной за застольем чувств своих к „Романовне“ не скрывает. Из-за стола встает, руку графине подает, как супруге законной. А портрет отличный. Не захочешь, в такую Диану против собственной воли влюбишься.

— И сходство есть?

— Со сходством хуже. Да и как при подлинном сходстве к сей даме можно нежными чувствами воспылать. В том-то и дело, что узнать как бы и можно, и другой человек совсем. А Никиту Акинфовича Демидова в каком роскошном виде представил — маркиз французский, да и только. Кафтан золотым шитьем залит — так и переливается. Жабо тончайшее, равно манжеты кружевные — хоть потрогай. Руки — белые, тонкие, пальцы длинные. Любой красавице впору. Да к тому же взгляд задумчивый, строгий. Я у него увидел — залюбовался. Теперь, думаю, и мне пора свой портрет заказать.

— Экой ты, Кирила, тщеславный. На что тебе перед живописцами красоваться, да с Демидовым тягаться.

— А чем с Никитой Демидовым тягаться плохо? Прокофий, тот и впрямь своими чудачествами да юродствами на весь свет ославился. Никогда не знаешь, какую еще шутку выкинет.

— Да у него смолоду так, а вот когда покойный их батюшка, Акинфий Никитич, преставился — вскоре после восшествия не престол нашей государыни то случилось — по завещанию все богатства их несметные Никите должны были перейти. Прокофий государыне в ноги кинулся, а ее императорское величество рассудила завещание, как несправедливое, забвению предать, а все имущество поровну поделить. Как сейчас помню, по тому разделу достались Прокофию Акитнфиевичу четыре завода уральских, крепостных душ десять тысяч, сел да деревень более десятка, а про дома московские и петербургские разговоров не шло — не до них было.

— А делил-то Демидовых кто? Не государыня же сама?

— Как можно! Генерал-фельдмаршал Бутурлин на такое дело назначен был, так они его жалобами да домогательствами своими вконец замучили — жаловался мне.

— Было из-за чего! А портрет я господину Токкэ, не откладывая, и закажу. Пусть меня в гетманском обличии представит. У Никиты Акинфиевича вкус преотменный. Если уж на художника глаз положил, значит, того стоит. Да, и чуть не забыл. Знаете, братец-батюшка, кто в помощниках у француза состоит?

— Как, в помощниках?

— А так, не столько помогает, сколько к делу присматривается — шляхтич из Маячки Дмитрий Левицкий. Большие надежды подает, как Иван Иванович Шувалов полагает.