Владимир Брюханов - Заговор графа Милорадовича

Рассмотрим теперь еще раз обстоятельства, сопутствовавшие доносу Витта.

Обращался ли Витт со сделанным им открытием непосредственно к П.Д.Киселеву — это в точности неизвестно, как об этом и предупреждал в своем отчете А.К.Бошняк. Точно известно, что Витт письменно обратился к барону И.И.Дибичу, сопровождавшему тогда царя в поездке в Варшаву. Следовательно, Витт должен был получить и ответ — по-другому быть не могло! В результате этого ответа Витт перестал интересоваться делами заговорщиков вплоть до августа 1825. Что же это мог быть за ответ?

Деятеля, подобного Витту, Дибич не мог послать куда подальше ; нельзя было и запугивать его — черт знает , как прореагирует этот бывалый головорез ! Ответ не мог содержать и прямого возражения предупреждениям, высказанным Виттом: мало ли, что Дибичу или кому-нибудь другому подобные опасения покажутся не заслуживающими внимания: заговор — дело серьезное, и в подобных ситуациях всегда необходимо проявлять бдительность! Поэтому ответ должен был быть одновременно доброжелательным, успокаивающим и неопределенным: дескать, спасибо, сами знаем и бдим.

Как профессионал-разведчик Витт только в таком случае и должен был временно успокоиться: если Дибич, Киселев или кто-нибудь другой из начальства уже ведут игру с заговорщиками, то всякое дополнительное вмешательство недопустимо. Мало ли кто является тайным агентом правительства — может быть даже В.Л.Давыдов или В.Н.Лихарев, хорошо известные Витту и Бошняку! Ведь если сам Витт не первый год присматривался к заговору, то и никому другому из начальства это не было противопоказанно!

Если Витт действительно обращался к Киселеву, то от того тоже получил такое же заверение — никакого иного и быть не могло! Тут даже Дибичу и Киселеву не нужно было заранее договариваться — ведь они были профессионалами!

Факт тот, что Дибич, получив предупреждение Витта, принял меры не к разоблачению заговора (хотя бы одобрив действия Витта или запросив дополнительную информацию), а к пресечению расследования, начатому Виттом! Отсюда единственный возможный вывод — Дибич был участником заговора! Сделав этот вывод, мы легко получим последующие.

Что еще должен был сделать Дибич, если был заговорщиком? Разумеется, выяснить, к кому еще могло попасть донесение Витта.

Если Витт все-таки обращался к Киселеву, а Киселев был заговорщиком (последнее имело место без вариантов — с учетом рассказанного эпизода после ареста В.Ф.Раевского и предупреждения Киселева Давыдову и Лихареву об опасности Витта и Бошняка), то теперь неважно, кто кого предупредил первым: Киселев Дибича, или Дибич Киселева, или их предупреждения взаимно столкнулись, или они проследовали через некоторую третью инстанцию (предположительно, Милорадовича) — это уже все равно . В итоге ведь и Дибич, и Киселев оказались предупреждены, а последний предупредил и дураков Давыдова и Лихарева — в этом положении все замерло до августа.

Было ли такое решение проблемы окончательным для заговорщиков? Ни в коем случае — это был только выигрыш времени: Витт был успокоен отнюдь не навсегда. Ведь как профессионал он не должен был выпустить ситуацию вовсе из поля зрения, а как карьерист имел более чем достаточно оснований вернуться к ней позже — так именно и произошло! Следовательно, в мае 1825 года перед руководством заговора должен был встать вопрос: что делать дальше с Виттом и что делать теперь с царем? Вторая часть вопроса, разумеется, была гораздо важнее!

Что и кто думал тогда делать с Виттом — это так и осталось неизвестным. Но вот с Якубовичем произошли тогда же очень интересные вещи: его не отправили вслед за Вадковским или еще куда-нибудь подальше, а только попросили не торопиться с осуществлением цареубийственного замысла. Ждать же все равно было нужно — хотя бы до возвращения царя из Варшавы.

Что сие означает? Только то, что на повестке дня действительно оказался вопрос о цареубийстве, хотя тогда еще, возможно, он не был решен окончательно и тем более доведен до технических и тактических подробностей!

Но если именно так было решено, то, с одной стороны, заговорщики должны были удвоить осторожность, а с другой — время для раздумий миновало, и впору было заняться абсолютно всеми вопросами, от которых зависела судьба предприятия.

Заметим, что можно быть монархистом, а можно таковым не быть; можно быть против конкретного царя, а можно быть за , но в любом случае более значимого преступления в самодержавной России, чем цареубийство, не было и быть не могло! Люди, которые на такое решались (если это не были трепачи типа Якушкина или Якубовича), брали на себя как бы сверхчеловеческую задачу, ставящую их самих выше всех и всяческих моральных принципов. Такие люди приобретали значительное моральное превосходство над всеми прочими (пусть это было превосходство с заведомо отрицательным знаком!), и могли решаться на поступки, совершенно немыслимые при любом ином раскладе — так действительно происходило с некоторыми террористами второй половины XIX века и позднее.