Натан Эйдельман - Твой XIX век

Александра Григорьевна Муравьева отправляется за мужем — Никитой Михайловичем. Все радуются их радости. Но климат был не по ней — в 1832 году умирает от чахотки. Не желая будить маленькую дочь, она на прощанье целует ее куклу. Никита Муравьев за ночь поседел.

Начальство пожелало улучшить положение декабриста Луцкого, переведя его с нерчинских каторжных работ на более легкий участок. „Но он просил оставить его в Нерчинском заводе — хотя бы в тюрьме, так как иначе… не надеется удержаться от побега“.

В 1854 году, покидая Сибирь, еле живой Михаил Фонвизин (до ареста — генерал, богатый, счастливый, здоровый) „Ивану Дмитриевичу Якушкину поклонился в ноги за то, что он принял его в тайный союз“.

Самолет прибывает в Иркутск. До Байкала „Ракетой“ — всего час по Ангаре; имя великого озера — в названиях улиц, гостиниц, магазинов…

Под 1189 годом в Монгольской летописи сказано: „Подчинилась Чингисхану не имеющая броду река Байкал“.

Через шесть веков река Байкал получила звание моря — и в таковом была утверждена официальным основанием в Иркутске должности „адмирала Байкальского моря“. От этого адмирала зависел летом верный и спокойный путь в Нерчинскую каторгу.

Мир делился на две части: до Иркутска и за Байкалом.

Иркутск — не только „первая половина“ пути декабристов, но и „вторая половина“ их истории. Если б можно было им остаться в этом городе — восточносибирской столице, где хоть и нет ни одного зубного врача (Мария Волконская сама прижигала себе зуб раскаленным гвоздем), но есть общество, офицеры, просвещенные чиновники! Хотя вместо ниток часто употребляются рыбьи кишки и почта приходит раз в неделю, но зато — оркестр из каторжных и ссыльных, несколько каменных зданий…

Однако прежде чем вернуться в этот город, государственным преступникам пришлось, как известно, пробыть — кому 5, кому 10, кому 13 лет далеко на востоке от моря-реки Байкала, в Нерчинской каторге, а первое время — в Читинской тюрьме.

От края до края Читинской области больше, чем от Москвы до Симферополя: сутки скорым поездом… На таких пространствах есть где спрятаться тайнам. Длинные километры всегда тревожат воображение и пробуждают фантазию. Двести лет назад дядя декабристов отставной офицер Бестужев, отслужив в Нерчинском гарнизоне, решил вернуться в Петербург пешком и рассказывал позже, что по всей дороге ему сопутствовали волки и медведи, а „дорога проложена была просто по берлогам диких зверей в такой чаще леса, что кожа на всем теле, обхлестываемая сучьями, должна была нарастать по два раза в месяц…“. Позже романтика несколько потускнела, но и восемьдесят лет назад А. П. Чехов находил, что в Иркутске кончается сибирская проза, а „за Байкалом начинается сибирская поэзия“.

Для сегодняшнего историка немалая часть забайкальской поэзии сосредоточивается в городе Чите, на углу улицы Анохина и улицы Осипенко, в небольшом здании областного архива. Забайкальская поэзия отнюдь не только лирическая, идиллическая — всякая…

„Дело о сборе растений и насекомых в Нерчинском заводе для Московского ботанического сада“.

„Дело о замене на Карийских золотых приисках 347 слабосильных ссыльнокаторжных — новыми и годными“.

„О заведении новой кобылины, на которой должны наказываться заключенные, и об избрании из числа ссыльнокаторжных палача для города Читы“.

„О назначении смотрителя Нерчинской обсерватории“.

Каторга и наука, кнут и промысел. Зловещая насмешка, а может быть, особый исторический смысл — в постоянном архивном соседстве документов, чертежей, таблиц, относящихся к науке, природе, настоящим человеческимделам, а также документов, реестров, ведомостей о плахе, рваных ноздрях и тому подобных делах нечеловеческих.Они были рядом в краю, где всемогущему нерчинскому горному начальнику подчинялись шахты-тюрьмы со слишком знаменитыми названиями: Зерентуй, Нерчинский завод, Шилка, Кара, Кадая, Петровский завод и „ад в аду“ — Акатуй. Здесь был эпилог десятков политических заговоров, сотен отчаянных бунтов, тысяч диких преступлений, совершенных к западу от Урала, в другой части света…

На 17 ноября 1833 года в Нерчинских заводах использовалось в работах 3209 ссыльнокаторжных. Каждый рубль, вложенный в промыслы, возвращает 135 без малого копеек. Все заприходовано усердными нерчинскими писарями, сшивавшими свои дела в невероятно толстые тома — по 1000, 1500 и даже 3000 страниц. Заприходованы прибыль, наказание, отчаяние и даже мужество.