Натан Эйдельман - Твой XIX век

Говорят, в 1920-х годах какие-то правнуки предлагали какие-то рукописи, но все смутно…

Пока остановимся и запомним только, что и в самое молчаливое тридцатилетие, после 1825 года, сведения о главном объекте молчания, декабристах, сохранялись, пробивались: робкие попытки воспоминаний „на воле“ (Боровков, Ивановский, Креницын и еще кое-кто) — только малая часть явных и потаенных битв за историческую правду о людях 14 декабря.

Куда более важными были, как увидим, попытки Лунина и других декабристов в сибирской каторге и ссылке.

Однако прежде чем наши рассказы достигнут забайкальских рудников, они еще задержатся в столицах, близ Пушкина.

Так называемая “первая арзрумская” тетрадь Пушкина: бумажный переплет, 110 синих листов, и на каждом — красный жандармский номер (по смерти поэта тетрадь просмотрена Третьим отделением).

Черновики “Путешествия в Арзрум”. Рисунки: черкес, еще какая-то голова в папахе. Опять черновые строки: “Зима, что делать мне в деревне…”, “Мороз и солнце; день чудесный…” Наброски последних глав “Онегина”:

1829 год. Молодость кончилась, из-под пера выходят не слишком веселые строки:

На обороте 18-го и в начале 19-го листа этой же тетради — небольшой, трудно разбираемый черновик.

Только в 1884 году уже знакомый нам внук декабриста Вячеслав Евгеньевич Якушкин опубликовал из него две с половиной строки. А когда — уже в наше время — подготавливалось Полное академическое собрание Пушкина, пришел черед и всех остальных…

Сначала Пушкин написал:

Мысль сразу не дается, Поэт, видимо, находит, что Ум и Труд — слишком простые, маловыразительные образы. Постепенно они вытесняются другими — “смелый дух”, “ошибки трудные”.

И вдруг появляется “случай”:

Позже — новый образ: “случай — слепец”:

Затем еще:

Наконец:

Стихи не закончены. Пушкин перебелил только две с половиной строки и почему-то оставил работу.

Этот текст для Полного академического собрания сочинений Пушкина готовила Татьяна Григорьевна Цявловская. Она рассказывала, что ей жалко было отправлять чудесные строки в ту, финальную часть третьего тома, которая предназначалась для неосновных, черновых вариантов: ведь там стихи станут менее заметны и оттого — менее известны… В конце концов редакция решила поместить среди основных текстов Пушкина две с половиной беловые строки, опубликованные В. Е. Якушкиным, и еще две с половиной строки, которые Пушкин окончательными не считал, но которые все же сделались “последней его волей”:

1829 год.

Уже открыты первые астероиды и Уран, на очереди Нептун. Но еще не измерено расстояние ни до одной звезды.

Уже из Петербурга в Кронштадт ходит пароход, именуемый чаще “пироскафом”, но еще не слыхали в России гудка паровоза.

Уже расширяются научные отделы толстых журналов, и один из журналов даже берет ученое имя — “Телескоп”. Но никто еще не знает, где находятся истоки Нила и что Сахалин — остров.

Некоторые поэты еще прежде (например, Шелли) принимались всерьез штудировать точные науки, но иные (Джон Китс) — осуждают Ньютона за то, что тот “уничтожил всю поэзию радуги, разложив ее на ее призматические цвета”. Француз Дагер в ту пору уж близок к изобретению фотографии, но еще во всех сочинениях Пушкина только дважды употреблено слово “электричество” (он рассуждал, что фраза: “Я не могу вам позволить начать писать стихов” нехороша — правильнее, “писать стихи”, и заметил далее: “Неужто электрическая сила отрицательной частицы должна пройти сквозь всю эту цепь глаголов и отозваться в существительном?” ).