Екатерина Дашкова - Записки

Вскоре после того посетила меня Воронцова с дочерью. Она была не близкой мне родственницей, но женщиной вполне уважаемой мной. Младший ее сын, достойный человек в полном значении этого слова, в юности был отдан на мое попечение и до шестнадцатилетнего возраста, до поступления в армию в чине майора, воспитывался под моим руководством. Добрые нравственные начала и прекрасное поведение, глубокое уважение к матери составляли главные черты его характера, будучи гордостью и утешением для матери. Из благодарности к моим заботам о его воспитании она старалась при всяком удобном случае выразить свое внимание ко мне. Поселившись неподалеку, она пробыла целую неделю в моей деревне. Несколько книг, привезенных из Троицкого, карандаши, служившие нам для рисования окружающих сцен на рабочем столе за неимением бумаги, разнообразили наши скучные часы; другие занятия и шутки одного казака, служившего при мне, прогоняли черные думы, и все мы начали мало-помалу привыкать к своей жизни.

В апреле месяце я услышала от крестьян, что по весне ближайшая река обыкновенно прибывает и заливает берега на пространстве двух или трех верст. Паромов или дощаников для переправы здесь нет, за исключением утлых рыбачьих лодок. У нас нет карет на колесах, и негде их достать. Вследствие всего этого я решила до наступления разлива написать письмо императрице.

Я умоляла ее попросить императора дозволить мне возвратиться в Троицкое, где я могла бы пользоваться медицинской помощью и не отлучаться из своего дома без особого позволения; таким образом, мы избавились бы от стеснений и всевозможных неудобств, переносимых нами в крестьянской избе.

В том же пакете я послала незапечатанное письмо императору. И должна сказать, что оно было написано скорее в презрительном, нежели в покорно-умоляющем тоне. Я описала свое хилое здоровье и выразила полное равнодушие к тому, где мне суждено умереть. И в самом деле, о себе я не хлопотала, но не могла без сожаления и упрека видеть положение своих близких, так великодушно разделивших со мной страдания ссылки. Поведение мое, говорила я, при жизни его матери не было отмечено ни одним дурным намерением против личности или власти государя, и я просила об одном: позволить мне переехать в Троицкое и там заключить себя в уединении. Если государь считает меня недостойной и этой милости, то я прошу его ради моих горемычных слуг и друзей.

Эти письма были отправлены по почте, и, разумеется, мы с тревогой ожидали ответа.

Потом я слышала от людей, живших в то время в Петербурге и хорошо знавших обо всем, что происходило во дворце: письмо мое государю грозило нам самыми ужасными последствиями. К счастью, непостоянство императора, голову которого кружил вихрь ребяческой воли, и случайное промедление курьера, готового отправиться ко мне с последним роковым ударом, изменили жестокий приговор на милость.

Когда императрица получила письмо и представила мужу другое, адресованное на его имя, он рассвирепел и, с бранью прогнав ее от себя, сказал, что он вовсе не желает потерять престол подобно своему отцу и читать мои письма. В припадке злобы он отправил курьера с приказанием отобрать у меня перья, чернила, бумагу и запретить мне переписываться и сноситься с кем бы то ни было, за исключением тех лиц, которые жили вместе со мной.

После этой неудачной попытки государыня обратилась к девице Нелидовой, любовнице Павла I; та отдала письмо младшему великому князю Михаилу и повела его вместе с государыней к императору. Он принял письмо спокойно и, прочитав его, поцеловал своего сына: «Вы, женщины, — сказал он, — знаете, как разжалобить». Марья Федоровна и Нелидова осыпали размягчившегося деспота тысячами ласк, и он тут же написал мне по-русски ответ. Вот буквальный смысл его: «Княгиня Катерина Романовна, вы желаете переехать в свое калужское имение — переезжайте. Ваш доброжелательный и совершенно преданный вам Павел».

Архарову, военному губернатору Петербурга, было приказано немедленно отправить другого курьера, чтобы остановить первого, посланного совсем с иным поручением и уже бывшего на пути к Калуге. По невниманию или по злонамеренности, Архаров, старший брат московского губернатора, назначил вторым гонцом курьера, только что возвратившегося из Сибири, куда он отвозил одного гвардейского офицера в ссылку. Трудно было предположить, чтобы курьер, проскакав туда и обратно не менее четырех тысяч верст и снова без отдыха отправленный вдогонку, в состоянии был нагнать первого. Но судьба, казалось, устала преследовать меня: последний посол догнал своего предшественника и воротил его назад.