Евгений Гребенко - Чайковский

На Чорному морi, на бiлому камнi,

Ясненький сокiл жалiбно квилить, прокпиляє.

И где ни проходил Алексей, летели кверху шапки и раздавались радостные крики. К ужину позвал Алексея кошевой.

- На ловца и зверь бежит, - сказал он входившему Алексею, - про волка помолвка, а он и тут! Вот лубенский полковник Иван просит нашей помощи. Крымцы узнали, что половина его полка ушла по гетманскому приказу к ляхскрй границе, и хотят напасть на Лубны. Теперь полковник и просит нас, как добрых соседей, помочь ему, коли что случится нехорошее. Так напиши ему, что я рад с товариством помогать ему, нашему собрату, единоверцу, как бог повелел, - только коли он отдаст свою дочь за войскового писаря войска Запорожского, Алексея-поповича. Напиши так поскорее; я подпишу, и отдай этому посланцу - надобно торопиться.

Теперь только взглянул пристально Алексей на полковничьего гонца и радостно закричал:

-_ Ты ли, Герцик?

- Я, пане войсковой писарь, - отвечал гонец, низко кланяясь.

- А ты его знаешь, Алексею? - спросил кошевой.

- Знаю, батьку; это искусный человек. Здоров ли полковник?

- Здоров, и полковник здоров, и его дочка Марина, и все здоровы..

- Думал ли ты меня здесь увидеть?

- Никак не думал; все думали, что вы утонули, ловя рыбу, и плакали по вас, а вы здесь... великим паном. Силен господь в Сионе!..

Ужинали у кошевого очень весело Каждый на это имел свои причины. После ужина кошевой отдал письмо полковничьему гонцу, приказав ему торопиться. Алексей зазвал Герцика на минуту в свою палатку. На дороге их встретил Никита Прихвостень, он был навеселе и уже щелкал себя по носу, приговаривая: "Да убирайся, проклятая гадина, с доброго носа! Вот наказание божее!.. Да тут и сидеть неспокойно. Казацкий нос - вольный нос; лети себе лучше вот к тому пану, старому шляхтичу, забыл его прозвище... досадно, забыл! Да тебя не учить стать, злая личина, и сам знаешь... Вот у него нос уже оседланный золотым седлом со стеклышками; сидеть будет хорошо, покойно! Ступай же... А! И наш войсковой писарь!.. Говорил вражьим детям, что будет толк из Алексея-поповича, будет - и вышел... И бьет ворога, как мух, и на гуслях играет, и богу молится за наше товариство!.. И песня есть, ей-богу, есть... Вот она, песня:

На бiлому морю, на соколиному морю,

Чорний камень квилить, проквиляє.

Тут что-то не так, одно слово не так поставлено, а завтра выучу, и будет хорошо: сегодня некогда!.. Куда ж ты идешь, пане писарь?

- Спать пора, брат Никита, и ты ложись спать.

- Куда тебе спать, тут такая комедия! Послушай. Прихожу в курень и сел ужинать; подле меня новичок, просто дрянь, ребенок, сидит и ничего не ест, я ему михайлика - не пьет, говорит: "Нездоровится, дядюшка".

- Какой я тебе дьявола дядюшка? Зови меня брат Никита. А тебя как звать?

- Я, говорит, Алексей-попович.

- А может, еще и пирятинский? - говорю я.

- Именно пирятинский!

- Вот тут я и покатился от смеху. Какой ты, говорю, Алексей пирятинский... Бог с тобой, уморил меня смехом! Есть у нас Алексей-попович пирятинский, не тебе чета. хоть и молод, да дебелая душа, и от михайлика не отказывается, и прочее... А ты что за казак! Молодо, зелено, еще не сложился; хоть и порядочного роста, да прям и тонок, словно тростинка...

- Я вот с неделю живу в курене, - сказал он, - от всех слышу, что есть другой Алексей-попович пирятинский и хотел бы посмотреть на него.

- Увидишь, - сказал я, - он теперь приехал вместе со мною. Я бы тебе сейчас показал, да он у кошевого.

- Покажи мне, когда выйдет.

- Ладно, - сказал я, - я вот тут уже давно брожу да напеваю новую песню.

- Странно, если это тебе не снилось, - отвечал войсковой писарь, - в Пирятине, сколько помню, не было другого Алексея.

- А явился, ей-богу, явился! Вот я тебе его покажу.

- Пускай завтра.

- Нет, не завтра, сегодня покажу. Никита Прихвостень справедливый казак, не станет снов рассказывать; выпить - выпьет при случае, а лгать не станет. Приведу, сейчас приведу пирятинца, докажу правду.

Ох! По соколиному камню, чорному камню,

Бiлое море квилить, проквиляє.

И Никита ушел к Поповичевскому куреню, напевая новую песню. А Алексей-попович вошел в свою войсковую палатку, расспросил Герцика, надавал ему пропасть поручений и в Лубны и в Пирятин, снабдил на дорогу несколькими дукатами и подарил дорогой турецкий кинжал, осыпанный алмазами, говоря: "Я сам своеручно убил пашу и снял с него этот кинжал; пусть он будет залогом нашей дружбы".

Герцик со слезами обнял Алексея, обещал выполнить все поручения, тотчас дать знать обо всем в Сечь и вышел.