Николай Григорьев - Илья Николаевич

Отлежавшись, сел, потянулся, зевнул и, складывая газету, опять увидел объявление о продаже кареты. "У кареты, следственно, зад рессорный, благоустроенный, а в голове - неважно что. Не так ли и у иных господ сочинителей?"

Глаза его смеялись...

Вот и святки. Осталась неделя до нового, 1885 года.

Илья Николаевич с утра отстоял в соборе новогоднюю архиерейскую службу, принял архипастырское благословение и только после этого, вздохнув, сел в санки. Высокое служебное положение обязывало его нанести визит губернатору, тому же архиерею, но уже в его покоях, а также всем губернским чиновникам равного с ним ранга, и к исходу дня он уже задыхался в своем генеральском мундире, испытывая крайнее неудобство от треуголки и шпаги.

Теперь он с наслаждением переоделся в домашнее.

С дружески распахнутыми руками вышел в гостиную, где Мария Александровна уже принимала Валериана Никаноровича и Гертруду Карловну Назарьевых. Отношения между семьями давно уже были скреплены чувствами искренней дружбы.

Дети, резвясь около елки, втянули гостей в хоровод. Потом с детьми осталась Мария Александровна и Гертруда Карловна, а мужчины пошли в кабинет обменяться новостями.

Сели, улыбнулись друг другу... Но тут же и помрачнели: в мыслях у обоих - гонения, обрушившиеся на народные школы. Назарьев видел, как тяжело переживает эту напасть Илья Николаевич, и страдал за него, бессильный помочь.

- Илья Николаевич, - сказал он, - отдохнуть бы вам! Не смею в крещенские морозы утащить вас в Назарьевку, я там сейчас, как медведь в снежной берлоге. Но дайте слово, что летом, даже еще весной, с первой песней соловья...

Ульянов, кажется, не слушал. От крыльев носа к кончикам губ глубокими бороздами пролегли морщины.

- Илья Николаевич! Ну послушайте же, что я скажу! - И Назарьев продолжал: - Отдых отдыхом, но этого мало. Вам надо серьезно поправлять здоровье. Хорошо бы вам за границу. В Швейцарские Альпы. Вот мы с Гертрудой Карловной недавно совершили чудесный вояж. Богатырем вернетесь, Илья Николаевич, послушайтесь меня!

- Да, надо бы... - отозвался Ульянов рассеянно. - Богатырского во мне маловато нынче.

Илья Николаевич улыбнулся, казалось бы, совсем не к месту. Но просияли и глаза. С душевным подъемом он заговорил на любимую свою тему - об учительских съездах.

Сейчас, в пору безвременья, съезды, по мысли Ульянова, должны были сыграть дополнительно новую, неоценимой важности роль. Надо сохранить кадры учителей народной школы, на выращивание которых положено полтора десятилетия; принять меры к сплочению учительства, чтобы оно выстояло, не дрогнуло перед испытаниями, не рассеялось кто куда; чтобы, когда жизнь отбросит в сторону Победоносцевых - не вечны же они! - уже на другой день в народных школах начались бы нормальные уроки...

- Все это, - говорил Илья Николаевич, - мы можем прекрасно осуществлять через съезды. В наших руках гибкий общественный аппарат, к нему и начальство уже пригляделось, да и мы ничем себя не скомпрометировали. Так что действовать и действовать!

- Да, да, конечно... - пробормотал Назарьев, чувствуя, что разговор приближается к критической точке. Но обратного хода уже не было.

- Кстати, Валериан Никанорович, вы не забыли, что в вашем Симбирском уезде учительский съезд пойдет первым в этом году? Вы, так сказать, открываете сезон, рекомендую исподволь уже готовиться.

Вот она, критическая точка.

Именно о съезде Назарьев боялся заговорить. Но деваться некуда, надо отвечать.

- Илья Николаевич! - он умоляюще поднял глаза. - Только вы не расстраивайтесь, прошу вас. Учительский съезд наш... Видимо, разрабатывается новое положение...

Ульянов потемнел и резким вопросом как бы вырвал у него внятный ответ.

- Запрещен?

- Да. Губернатор имеет указание.

Разговор прекратился. Илья Николаевич, морщась от сердечной боли, зашагал по кабинету.

Тягостное, гнетущее молчание.

В глубокой и непрестанной тревоге за здоровье мужа находилась Мария Александровна.

- Илюша, - говорила она, - скрепя сердце, но я примирилась с тем, что, прослужив двадцать пять лет, ты не пожелал выйти на пенсию, а только с еще большей горячностью устремился в свои школьные дела. Но через несколько месяцев, в ноябре, исполняется твоей службе уже тридцать лет! Что у тебя в мыслях? Неужели и дальше намерен служить, отклоняя пенсию? Но ведь это при твоем пошатнувшемся здоровье самоистязание какое-то... Нет, я этого не вынесу!

А Илья Николаевич отвечал ей мысленно: "Друг мой, я не только потерял бы здоровье, но тут же и захирел бы и погиб, облачись я в домашний халат..."